Валентин Катаев - Время, вперед!

N-ский железнодорожный узел постоянно задерживает маршруты с оборудованием и материалами.

Писали – не помогает. Телеграфировали – не помогает. Посылали бригаду не помогает.

Все средства исчерпаны.

Дальше так продолжаться не может.

Начальник строительства звонит на аэродром. У строительства есть собственный самолет. До N-ска не так далеко – триста километров. К пяти часам можно легко обернуться.

Начальник строительства ставит ногу в вишневой краге на подножку длинного автомобиля.

Он дожевывает завтрак.

Он опускает на глаза створчатые пылевые очки. Солнце резко вспыхивает в стеклах.

Пейзаж сух и волнист.

Товарищ Серошевский торопится. Он боится, что его перехватят и задержат. Он постоянно торопится. Его постоянно перехватывают и задерживают.

Подножка автомобиля покрыта резиной. Она похожа на вафлю. Серошевский упирается в нее ногой, как в стремя. Шофер дает газ.

Из коттеджа босиком выбегает жена. Она в синем вылинявшем капоте. Она не кончила прически – из волнистых волос валятся шпильки, гребенки. Она кричит:

– Серошевский! Одну минуточку!

Машина дрожит.

– Подожди… Дурень… Ты забыл…

Не оборачиваясь, Серошевский протягивает назад обе руки. Она вкладывает в них портфель и пистолет.

Он кидает портфель в машину и задвигает небольшой кольт в задний карман клетчатых бриджей.

Теперь можно ехать. Только скорей.

Но момент уже упущен. На крыльце ресторана появляются вчерашние американцы.

Их двое.

Один – маленький пожилой добряк.

Такой подбородок, круглый и замшевый, как кошелек, такие жующие губы и припухшие лучистые глаза бывают у твеновских бабушек.

Он в легкой темной пиджачной тройке, в кремовой рубашке с просторным воротником и шерстяным плетеным самовязом, в грубых, буйволовой кожи, страшно дорогих башмаках.

Другой – высокий, молодой, с усами, широкоплечий, в щегольском гелиотроповом костюме, в легкой каскетке, в замшевых разноцветных спортивных туфлях.

Пожилой – мистер Рай Руп – богатый турист.

Молодой – Леонард Дарлей – московский корреспондент американского газетного треста, его переводчик.

Они – гости строительства.

Серошевский должен быть радушным хозяином. Это, несомненно, входит в его многочисленные обязанности. Он просит шофера одну минуточку подождать и быстро идет к американцам.

Они сердечно пожимают друг другу руки.

Серошевский осведомляется, как они устроились, хорошо ли провели ночь, не слишком ли их тревожили мухи. О, они спали прекрасно, вполне комфортабельно, совсем как дома.

Признаться, они не ожидали, что в диких уральских степях, на границе Европы и Азии, можно будет найти комнату в таком превосходном коттедже и такой вкусный завтрак.

Мистер Рай Руп благодушно кивает головой, жмурится. Сцепив на животе небольшие пухлые ручки, он посматривает то на переводчика, то на Серошевского.

Потом он легким движением головы останавливает мистера Леонарда Дарлея на полуслове и просит нечто перевести. При этом он лукаво посмеивается.

Мистер Серошевский ему нравится.

Леонард Дарлей, почтительно улыбаясь, переводит: мистер Рай Руп говорит, что ему очень понравилась водка; мистер Рай Руп вообще не пьет, ему не позволяет здоровье, но за завтраком он попробовал одну совсем маленькую рюмочку – и это так прекрасно, что он боится, что сделается тут пьяницей, в этих уральских степях.

Мистер Рай Руп лукаво и одобрительно кивает головой.

Товарищ Серошевский вежливо улыбается. Он хочет откланяться, но мистер Руп интересуется, любит ли мистер Серошевский пить водку.

Мистер Серошевский любезно сообщает, что иногда отчего же и не выпить несколько рюмок.

– О да, иногда это даже полезно, но, конечно, не часто.

Мистер Руп юмористически грозит мистеру Серошевскому указательным пальцем.

Мистер Леонард Дарлей интересуется:

– Много ли здесь пьют водки рабочие?

Серошевский объясняет, что на строительстве продажа алкоголя вообще запрепщена. Исключение – для иностранных специалистов. Но у них свой ресторан.

– Ах, здесь сухой закон. Это очень интересно, и, вероятно, уже есть бутлегеры?

(Мистер Леонард Дарлей вытаскивает записную книжку.)

– Недаром утверждают, что Советская Россия идет по следам Соединенных Штатов. Но она начинает как раз с того, чем Америка кончает, – бормочет Дарлей, делая заметку.

Мистер Руп многозначительно щурится. Серошевский нервничает:

– Однако я должен перед вами извиниться…

Шофер видит, что дело плохо. Он крутой дугой подводит машину к самому локтю начальника. Серошевский берется за нагретый борт торпедо.

Но мистер Руп, очевидно, не склонен прерывать так мило начатой беседы. Он любит поговорить.

Не торопясь, он делает несколько любезных и остроумных замечаний насчет местного климата и природы (насколько, конечно, он успел заметить со вчерашнего вечера). Он находит очень практичным, что этот поселок, состоящий из коттеджей, выстроили на склоне горы, в некотором отдалении от самого центра строительства; здесь гораздо меньше пыли и ветра; замечательно сухой, целебный воздух (насколько он заметил), прямо курорт; между прочим, сколько это метров над уровнем моря? Кажется, триста шестьдесят? Или это преувеличено?

Товарищ Серошевский украдкой бросает взгляд на никелированную решетку ручных часов; она слепит.

Четверть одиннадцатого.

Мистер Рай Руп берет товарища Серошевского под руку. Они не спеша прохаживаются взад-вперед, любуясь природой.

Машина мягко ходит за ними по пятам на самой маленькой скорости.

Превосходный пейзаж; если бы не березы – почти альпийский.

Березы растут в ущелье.

Из-за крутого склона виднеются их верхушки. Они насквозь просвечены солнцем. Они сухи и золотисты, как губки. Они вбирают в себя водянистые тени облаков. Тогда они темнеют и бухнут.

Ветер доносит оттуда прохладный запах ландышей.

По дороге идет тяжелая корова с тупым и прекрасным лицом Юноны.

Отсюда открывается великолепный вид на Уральский хребет. Горная цепь написана над западным горизонтом неровным почерком своих синих пиков.

Мистер Рай Руп восхищен.

– Уральский хребет, в древности Montes Riphaei, – меридианальный хребет, граница между Азией и Европой… Большевики стоят на грани двух миров, двух культур. He правда ли, это величественно?

Товарищ Серошевский рассеянно кивает головой.

– Да, это очень величественно.

Он готов прервать разговор на полуслове и уехать, – совершить грубую бестактность, недостойную большевика, стоящего на грани двух миров.

Но его спасает Налбандов.

Налбандов громадными шагами, опираясь на громадную самшитовую палку, боком спускается с горы.