Валентин Катаев - Время, вперед!

Они поздоровались.

– Как вам это понравилось? – сказал Фома Егорович, показывая на стройные, аккуратные штабеля. – Совсем другая музыка.

– Очень любопытно, – заметил Маргулиес.

Фома Егорович самодовольно погладил усы.

Он отлично понимал, что Маргулиес сразу и по достоинству оценил его нововведение.

Он тихо и лучезарно улыбнулся. Вокруг его глаз пошли мелкие коричневые морщинки.

Если бы не эти морщинки – ему никак нельзя было бы дать больше тридцати четырех. Но морщинки выдавали его настоящий возраст: сорок семь.

– Вы понимаете, товарищ Маргулиес, в чем тут зарыта собака?

– Как же, как же. Очень хорошо понимаю.

– Это мне стоило почти битых сорок восемь часов не ложиться спать! И смех и грех. Стой! Куда? – вдруг не своим голосом закричал Фома Егорович, бросаясь в сторону.

Он схватил маркировщика за плечо.

– Стой! Куда ложите? Ах, чтоб вам пусто было! Вот люди! Надо так… Так!.. Так!..

Фома Егорович стал показывать. Когда он вернулся, Маргулиес задумчиво стоял на прежнем месте, вертя в руках газету.

– А ну-ка, Фома Егорович, что вы, между прочим, скажете по этому поводу?

Маргулиес протянул американцу газету и показал кончиком карандаша место:

– Харьков сделал триста шесть замесов.

Фома Егорович взял газету и приблизил ее к глазам. Он с удовольствием отчетливо вслух прочел телеграмму.

Для него было величайшим наслаждением читать вслух по-русски.

Он читал и после каждой фразы останавливался, поглядывая на Маргулиеса светлыми, твердо сияющими глазами: дескать, смотрите, как я хорошо читаю по-русски, а?

– Какое ваше мнение? – спросил Маргулиес.

– Хорошо! – воскликнул американец. – Браво, бис! Теперь надо – и так далее.

– Мы думаем тоже попробовать. А?

– Бить Харьков? Обязательно. Надо бить. Как это говорится: за битых двух побитых дают.

Маргулиес подавил улыбку.

– Вы, Фома Егорович, энтузиаст.

– Я энтузиаст? Нет, я американец. Бить!

– А технически это возможно?

– Технически все возможно. Все на свете и топор. Я вам скажу по секрету пример: в тысяча девятьсот девятнадцатом году в штате Монтана я бетонировал шоссе, и мы однажды за сутки уложили пятьсот кубов. Это нам стоило не ложиться в постель двадцать четыре часа.

– И машина выдержала?

– Машину мы имели, как это называется, от менаджера – по-русски подрядчик – напрокат. Мы взяли от машины больше, чем она могла дать. Зато мы не имели понятия о бригаде. Никакой ударной бригады, но мы были заинтересованы в проценты.

– Позвольте. Но ведь у машины – паспорт. Официальный паспорт фирмы.

– Официальный паспорт пишут такие самые люди, как мы с вами, грешные.

Маргулиес быстро вытащил из кармана цукат и бросил в рот. Он с трудом сдерживал волнение.

– И действительно такой случай был?

– Как я сейчас живой стою перед вами. Пятьсот кубов. Вот бог, а вот порог.

Маргулиес расстегнул и тотчас застегнул пиджак. Это меняло дело. Открывались новые возможности. Он проворно протянул Фоме Егоровичу руку.

– Ну, будьте. Большое спасибо. Я тороплюсь.

– Никогда не надо торопиться, – заметил американец. – Тише едешь дальше будешь.

Маргулиес усмехнулся.

– От того места, куда едешь, – быстро прибавил он.

– Ну, товарищ хозяин, вы едете в такое место, что будет очень неважно, если вы скоро доедете. Лучше бы вы не очень скоро доехали.

Маргулиес погрозил ему газетой.

– Вы известный буржуй и контрреволюционер, Фома Егорович.

– Контрреволюционер – нет, избави меня бог. Буржуй – нет, никаким образом. Я честный беспартийный спец. Я работаю по вольному соглашению с вашим правительством и даже делаю больше, чем должен, – иногда это мне стоит сорок восемь часов не ложиться в постель. Мой труд – ваши деньги. Мы квиты. А социализм – будем видеть, будем видеть.

Маргулиес легонько взял Фому Егоровича за бока и тиснул.

– А сколько у вас, дорогой Фома Егорович, уже долларчиков в банке? Сознайтесь!

Да, он копил деньги.

Десять лет тому назад он уехал из Штатов на заработки. Он оставил дома некрасивую жену и детей.

В Америке было трудно найти работу.

Он был страшно беден. Он оставил семье пятьсот долларов. Но он был неплохой инженер. Он дал себе слово вернуться обратно не раньше, чем у него на текущем счету соберется двадцать тысяч долларов. С этими деньгами уже можно начинать жизнь: открыть строительную контору, войти в дело, положить первый камень будущего богатства. Двадцать тысяч долларов плюс многолетний опыт и воля – этого достаточно. Через десять лет у него будет сто тысяч.

Он отправился странствовать. Он не отказывался ни от каких условий, ни от каких контрактов.

Он работал в Китае, в Индии, в Португалии, в Советском Союзе.

Ему было все равно, где и для кого работать, лишь бы аккуратно платили деньги. Он делил жалованье пополам. Одну половину переводил на текущий счет в банк, другую посылал семье, оставляя себе на жизнь лишь ничтожную часть.

Он отказывал себе в самом необходимом. Но это ничуть не отражалось на его настроении. Наоборот, он был всегда и везде весел, бодр, жизнерадостен, здоров.

Перед ним стояла сияющая перспектива богатства и благополучия. С каждым месяцем эта перспектива становилась все ближе и реальней.

Это была его заветная радость.

Американец просиял. Лукаво улыбаясь, он вытащил маленькую алюминиевую записную книжку, которая в то же время была и карманным арифмометром.

Маргулиес смотрел на нее с завистью.

Он давно мечтал иметь такую штучку. Она была удивительно удобна. Она позволяла на ходу делать самые сложные вычисления, в том числе и логарифмические.

Незаменимая вещь.

Вот что значит американская техника!

Между тем Фома Егорович, не торопясь, открыл книжечку, некоторое время любовался цифрой и потом, захлопнув ее, сказал:

– Ровно восемнадцать тысяч четыреста двадцать семь долларов и сорок центов. Терпенье. Еще немножечко долларов, и вы будете иметь нового американского буржуя, товарищ Маргулиес. Тогда милости просим к нам в Чикаго. Я вам официально предлагаю место старшего инженера строительной конторы мистера Биксби энд компани. Верри велл?

– У нас и здесь работы хватит.

Фома Егорович хитро прищурился.

– Хорошее жалованье, товарищ Маргулиес. А? Подумайте. Вы будете иметь симпатичного хозяина. А? Может быть, вы не хотите иметь дело с недорезанным буржуем? Но я не буду касаться ваших политических рассуждений.

Американец громко засмеялся.

– Славный вы парень, Фома Егорович, – сказал Маргулиес сердечно. Оставайтесь у нас. Мы вас в городской Совет выберем, а?

– А мы вас на конгресс пошлем. А?

– Нет, уж я как-нибудь тут.

– А я как-нибудь там.

Они еще некоторое время постояли рядом, смеясь, тормоша и тиская друг друга.