Йонас Авижюс - Дягимай

— А что здесь, простите, трагического?

— Я этот факт привел в одном из своих выступлений и всем отравил праздничное настроение. Меня за это по головке не погладили.

Юргита расхохоталась.

— Здорово заливаете! А еще говорите — не хохмач.

За столиком стало веселей. Даниелюс обмяк, почувствовал себя раскованным и принялся рассказывать о своем житье-бытье, о себе, о Ефимье. Правда, о себе он вначале говорил в третьем лице: дескать, у него был друг, друг легкомысленно женился на нелюбимой женщине, он давно развелся бы, если б не дети. Однако Юргита смотрела на него пронзительно-пристально, красивые губы кривила недоверчивая улыбка, Даниелюс краснел, путался, пока не признался: друг этот — он сам, это не чужая, а его собственная история.

— Я поняла, — ласково промолвила она с той же улыбкой. — Как ни стараетесь, враль все равно из вас никудышный. Есть люди, которые способны на многое, но вот простые вещи им никак не даются, хоть убей.

— Простите, — пробормотал Даниелюс, сжимая ее хрупкую руку, покоившуюся на столике рядом с тарелкой. — Я не потому, что вам не доверяю. А потому, что за себя стыдно…

— Таких браков, как ваш, несметное количество. Никто не застрахован от неудач и ошибок. И я этих людей не осуждаю, я им сочувствую.

— Стало быть, вы и меня… — Даниелюс поднял глаза и встретился с сочувственным взглядом Юргиты.

— Если я когда-нибудь выйду замуж, то при одном условии… — Она помолчала и добавила: — Мы оба должны любить друг друга. — И сжала кулачок, трепыхавшийся в руке Даниелюса, как плененная пташка. — Любовь, только любовь, и ничего другого — вот в чем залог счастья. Счастья одного, счастья двоих, счастья целого государства…

— Любовь… Конечно… Бывает так, что иногда молодые люди иллюзию любви принимают за настоящую любовь. — Даниелюс наклонился к Юргите. — Но я ее не любил… свою жену. И теперь должен всю жизнь расплачиваться. Равнодушие к собственной судьбе еще не освобождает от ответственности за будущее другого.

— Разве та женщина думала о вашей судьбе? По-моему, обе стороны должны чувствовать одинаковую ответственность, — заметила Юргита.

— Легче всего, конечно, во всем обвинять другую сторону. Зачем, мол, обнадежил ее? Зачем таким мягкотелым был и так далее и тому подобное… Как это ни парадоксально, но порой на собственной шкуре убеждаешься в простой истине: не делай добра, не увидишь и зла… Да, да, доброта порой порождает и зло. Прояви я твердость, может, моя жизнь сложилась бы совсем иначе. Но куда там! Теперь же получается так: она соблазненная и обманутая, а ты подлец!.. Как сейчас помню: сидела в коридоре на чемоданах и рыдала навзрыд. Теперь, по прошествии стольких лет, оглядываешься назад и не веришь, что это было не с кем-нибудь, а с тобой. И эти слова, и эта женитьба, и эти слезы… Оглянешься на прошлое, и давай жалеть и кусать локти…

— Почему же вы друг друга не любили? — тихо прошептала Юргита, подняв бокал с шампанским.

— «Не любили» не то слово, — хмуро ответил Даниелюс.

— Страшно жить без любви… детей народить… Страшно!

— Да уж не позавидуешь. Хорошо еще, работа спасает. Работаешь как вол, стараешься для людей… И в этом — одно утешение.

— Утешение? — усомнилась Юргита, обращаясь не столько к нему, сколько к самой себе. — Работа — необходимость. Но для полноты жизни ее, согласитесь, маловато. Мне всегда казались неискренними те, кто уверял: «У меня любимая работа, я счастлив». Они либо врут, желая оправдать свою ограниченность, либо сами ничтожества…

Даниелюс обиженно глянул на Юргиту:

— Я не вру. Может, я кое-кому и кажусь ничтожеством, но работа для меня превыше всего. Работа и мечта. Вы только не смейтесь… Я даже стишки пописываю. Для своего удовольствия.

— Ну вот видите! Говорили только что — работа превыше всего, а без стихов жить не можете, — сверкнула глазами Юргита, словно услышала величайшую новость. — Секретарь райкома — и поэт… Редкое, прямо скажем, сочетание.

— Какой из меня поэт? Я же сказал: пописываю.

Слово за слово, и разговор зашел о литературе, о живописи, музыке и других искусствах. Весь вечер, соглашаясь и споря, они чувствовали какую-то незримую, но крепкую связь, основанную на взаимном доверии и искренности. Юргита, как всегда, была весела, словоохотлива, хотя изредка игривая улыбка угасала, взгляд застывал и в глубине черных глаз мелькала тень какой-то печали.

— Вы чем-то расстроены, Юргита?

Она вздрогнула при его словах, но быстро взяла себя в руки.

— С чего вы взяли?

— Мне так показалось. Простите… Вы привыкли действовать, а в санатории не развернешься. Процедуры, столовая, процедуры.

Юргита помолчала, улыбнулась печально и, словно прося прощения, взглядом объяснила: не могу же я все выложить вам, любезный…

— Видите ли, — сказала она после паузы, — сюда приезжают не только те, кто лечит телесные недуги… Ноябрь — самый жуткий месяц для меня. Голые деревья, жухлая трава. Ветер, дождь, слякоть… Солнце изредка выглянет из-за туч и тут же спрячется. Да если и выглянет, то скорбно, несмело. Месяц смерти. Удобное время для того, чтобы похоронить то, что умерло в нас или захирело при всей видимости жизни. Простите… Давайте лучше говорить о чем-нибудь другом.

На другой день Даниелюс уехал. Юргита стояла в скверике санатория и улыбалась. Весело, бойко: счастливого, мол, пути!

Но взгляд был печальный. Он всю дорогу сетовал на то, что, устыдившись водителя, не подошел к Юргите и не попрощался как следует, хотя простились они еще вчера, когда вернулись из ресторана. «Все-таки я большой трус, — ругал себя Даниелюс. — Только бы обо мне ничего не подумали… Странно, в жизни бывают такие минуты, когда самого себя не узнаешь».

В таком раздражении он приехал домой — нервный, хмурый.

Фима пошутила:

— Ходишь кислый какой-то… как в воду опущенный. Не завел ли ты в санатории какую-нибудь красоточку?

— Завел. Но у моей красоточки, видно, другой, — то ли в шутку, то ли всерьез ответил он, сказав почти правду.

С Ефимьей и раньше было нелегко. А теперь стало еще тяжелей. Однажды он поймал себя на стыдной и нелепой мысли: что, если вдруг что-то случится с ней и он останется вдовцом? При этом он явственно представил себе ее застывшее лицо, услышал, как заколачивают крышку гроба. Представил свою квартиру — свободную, просторную, в которой легко дышится… «Господи, какой я негодяй, — пронзило его. — А мы еще диву даемся, как среди нас вырастают выродки, посягающие на своих близких, поднимающие на них руку?»

В канун Нового года он послал Юргите на адрес редакции поздравительную открытку. Вскоре он получил ответную: Юргита благодарила его за память и желала счастья в Новом году.