Йонас Авижюс - Дягимай

— Сегодня, Лютаурас, я никуда не пойду, — улыбается Юргита, прижав мальчугана к груди. — Мы будем вместе и после обеда, и весь вечер.

— Когда ты, мамочка, дома, мне так хорошо. Ты такие интересные игры придумываешь и такие сказки рассказываешь… И Алюте умеет, но с тобой лучше.

Юргита утыкается головой в плечо Лютаураса, с трудом сдерживает себя, чтобы не зарыдать в голос: «Ах, ты моя милая букашечка, моя любовь, простишь ли ты своей маме, когда вырастешь, что она так мало с тобой была в детстве?»

Наобнимавшись и наигравшись вдоволь, они отправляются в город. Лютаурасу интересно гулять, особенно с мамой, она столько знает и так хорошо объясняет. Больше всего ему конечно же нравится каток, там столько детей, а среди них и такие малыши, как Лютаурас. В другой раз он явится сюда с коньками — мама обещала купить. Замечательный сегодня день!

Юргита сидит у кроватки, пока глубокий сон не одолевает уставшего от дневных впечатлений мальчугана. Она счастлива, что хоть сегодня выполнила свой долг матери. Слышно, как крупные капли дождя стучат по обитому жестью подоконнику. Во дворе громко переговариваются мужчина с женщиной. Кто-то цокает каблучками по тротуару. Ну и зима — три раза выпал снег и три раза растаял. А ведь еще вчера, когда они возвращались с Малдейкисом из Лаукувы после подписания договора о соцсоревновании, ударил морозец, и все предметы казались удивительно яркими на фоне заснеженной земли.

В глазах еще мерцало зимнее звездное небо, черная бездна которого разверзлась над головой, когда Юргита вышла во двор. С ней часто так: ни с того ни с сего врежется в память какая-нибудь картина, и Юргита долго не может от нее отделаться. «Я привезу с собой единственный гостинец — полоску звездного неба… — улыбнулась она странной и неожиданной мысли. — С искусственными спутниками земли… Космический пирог…»

— Я, наверное, вам помешал, — извинился Малдейкис. — Обдумываете, наверное, статейку для газеты.

— Нет, товарищ Аполинарас. Сижу и с удовольствием уплетаю гостинец.

— Какой гостинец? А! Юркшайтис догадался — что-то в дорогу положил? Радушные люди. И мне в багажник бочонок пива вкатили. Так, может, скинемся и пороскошествуем? Найти бы только удобное местечко…

— Можете не искать, товарищ Аполинарас, — Юргита снова загадочно улыбнулась, поймав взгляд Малдейкиса, брошенный украдкой на дорожную сумочку, стоявшую у ее ног. — Мой гостинец не в вашем вкусе.

Малдейкис только разинул рот, но тут машину занесло так, что она несколько секунд металась от одной канавы к другой, пока не подчинилась водителю и не застыла поперек дороги.

— Лодыри! Не могут щебенкой посыпать… — Малдейкис вытер вспотевший лоб. — Еще чуток, и мы бы с вами в канаву сиганули. Тогда уж без трактора ни туда ни сюда.

— Может, надо было через Лаукуву? — опомнившись от испуга, сказала Юргита.

— Когда едешь с женщиной, все дороги опасны, — лукаво возразил Малдейкис и включил зажигание. — В конце концов, застрянь мы где-нибудь, что тут плохого? Ведь мы не в тайге, не в тундре, кто угодно на ночлег примет, постелет, и не обязательно отдельно…

— Не пугайте, товарищ Аполинарас.

— Простите. Язык мой — враг мой, Гита. Позвольте мне вас называть Гитой, ладно? Это и короче, и оригинальней. — От интимности голос Малдейкиса стал глуше. — Да и вы меня просто — Полис. Договорились?

— Нет, не договорились, товарищ Малдейкис. Пусть все будет как прежде, так лучше всего.

— Простите, я не хотел вас обидеть. Но что поделаешь, частенько расплачиваюсь за свое панибратство. И знайте, меня совершенно не интересует ни ваше семейное положение, ни профессия — вы для меня женщина и только женщина.

«А ведь не врет», — мелькнуло у Юргиты.

Аполинарас Малдейкис продолжал:

— Жена моя в райисполкоме работает. Завотделом. Инженер. Несколько лет назад кандидатскую защитила, упорно в доктора рвалась. Вбила себе в голову, что это единственный способ не отстать от мужа и удержать его в своих руках. Не может, бедняга, логики постичь: настоящему мужчине нужна женщина, а не ее степени и звания.

— А ведь было время, когда вы эту женщину любили? — мягко заметила Юргита.

— Да, пока она была женщиной.

— А кто ее такой сделал?

— Я не оправдываюсь. Но, согласитесь, любовь зависит от двоих.

— Я не утверждаю, что от одного.

— Перед женитьбой каждый в той или иной мере испытывает любовный голод, — витийствовал Малдейкис, укротив скользившую по наледи машину. — А женившись, насыщаются до отвала и через какой-нибудь год-другой теряют аппетит. Нет, Гита, такой любви, какой ее представляют идеалисты и романтики, нет на свете. Она только для начала, для того, чтобы свести мужчину и женщину, для приманки, как запах цветка для пчелы. Отсюда, наверное, и название: медовый месяц. А после начинается нормальная жизнь: воспитание детей, борьба за кусок послаще… Да, да, дорогая Гита, за кусок послаще… Не какие-нибудь там абстракции, именуемые любовью, а именно кусок определяет, так сказать, жизнедеятельность человека. Нет, я не отрицаю, любовь, она в моей жизни играет важную роль, но это только вспышка молнии; после того, как она гаснет, ты слышишь только монотонный шорох дождя. Можно прекрасно уживаться без любви. Привычка, дружба… Но для того чтобы плод, так сказать, завязался, этого мало. Есть такое классическое выражение: он (или она) — плод любви. Все мы плоды любви. Плоды мгновения, вспышки молнии. Я не представляю себе, как можно лечь в постель без того накала чувств, имя которому любовь.

— Ну, знаете… — Юргита пыталась скрыть смущение. — Ваше понимание любви применимо ко всему живому на земле, кроме человека.

— Человек тоже биологическая единица. Он подчиняется законам природы, — запальчиво возразил Малдейкис, упиваясь своим красноречием.

Юргита ничего не ответила.

Молчал и Малдейкис, собирая силы для дальнейшего штурма.

Машина едва двигалась по скользкому обледенелому большаку. Когда ее заносило, Юргита через переднее стекло видела усыпанное звездами небо. «Вспышка молнии…» — лениво думала она, охваченная каким-то леденящим равнодушием.

И вдруг, как это бывало с ней в минуты душевного подъема, она ни с того ни с сего мысленно перенеслась на миг в суровую позднюю осень, когда ноябрьский ветер срывал с деревьев листья и когда она до боли жалела о том, что никогда не сумеет увековечить на холсте то, что остается на всю жизнь самым дорогим воспоминанием. «До сих пор я не любила это время года — слякотное, грязное, с безнадежно короткими днями, а теперь оно для меня стало самым прекрасным», — сказала она тогда Даниелюсу, сидя рядом с ним на заднем сиденье машины. «И для меня», — ответил он взглядом, и улыбка вспыхнула на его лице. В тот миг он казался ей каким-то всемогущим волшебником — пожелал, чтобы автомобиль превратился в старинную карету, и вот они оба катят в ней, сказочный принц и принцесса, послушные удивительным чарам и — хоть ненадолго — оторвавшиеся от повседневности. Запряженная в королевскую карету четверка лошадей несется по курортному городку, зябко съежившемуся под серым войлоком облаков, сквозь которые редко пробивается луч зимнего солнца. «Мы дезертировали из своего столетия, дорогой, и не можем считать себя его истинными детьми, которых запах бензина должен волновать больше, чем конский пот», — шептала она, прижимаясь к Даниелюсу.