Илья Бражнин - Прыжок

А потом зашагал ходче. Неотступно тянула лесная темь, в которой плясал, мельтешил тонкий девичий стан. Так дошел до старой сосны на перекрестке. Остановился было тут, прислонился к бурому стволу. Закричал:

— Джега, куда же ты идешь? Стой ты, Джега… От кого же ты ушел?

Потом рукой махнул и припустился бежать по тракту. Целую ночь маячила на пустынном шоссе одинокая лохматая фигура. Шагала, останавливалась, кричала что-то в темную глубь бора, размахивая руками и снова шагала без устали, оставляя за собой версту за верстой. Под утро в румяном зареве показался город. Джега почти вбежал в него. Ноги подкашивались, но он не останавливался. Улицы были еще пустынны, только старый Лаврентий, сторож кооператива «Северный Пролетарий», проводил заспанными глазами шатающуюся фигуру, спешившую нивесть куда в этот тихий дремотный час, и, презрительно сплюнув, проворчал:

— Шляются…

Утро ломилось в окно. Солнце отплясывало яростного жаркого трепака на светлых стенах, на белом карнизе, на сияющей грани зеркала, на русых волосах, разбросанных по подушке.

На игольчатых золотистых ножках юркнуло оно вглубь глазниц, под бархатный подол век, и те разомкнулись тотчас, выплеснув наружу синие капли глаз. Посмотрела Юлочка вокруг, улыбнулась. Снова глаза зажмурила и не двигалась.

Потом вдруг села на кровати и рассмеялась громко.

— Вот глупый… Как ему не страшно было ночью в бору. Как странно все это… неожиданно, все-таки.

Упала обратно на подушки, закинула руки за голову. Долго смотрела в белый потолок, потом в весеннее беснующееся заоконье…

— Хорошо как.

Зарылась в подушки лицом и не подымала головы, пока не почувствовала, что задыхается. Тогда подняла лицо и, подперев его ладонями, следила глазами, как солнце прыгало вверх и вниз по блестящим прутикам никелированной кровати.

Долго валялась Юлочка в это утро в кровати с головой бездумной и легкой. Наконец разом вскочила, подошла к зеркалу, тронула пальцем чуть припухшие губы, багрово очерченные по окраинам.

К полудню, медленно и лениво одевшись, вышла на крыльцо и стала там, зажмурив глаза, окунув голову в теплый ветряной водоворот.

Обернулась, услышав насмешливый окрик:

— Королева мая принимает солнечные ванны.

Засмеялась.

— Товарищ Чубаров! Какой день чудный! Правда?

— Денек ничего себе, не хуже прочих. Два собрания, один доклад и на закуску спектакль в клубе.

— Ах, бросьте вы свои собрания. Ведь сегодня праздник. Разве вы не чувствуете, что сегодня праздник?

— Экое, чорт возьми, упущение, в календаре-то ведь черное число.

— Плюньте на календарь. Календари врут еще с грибоедовских времен. Вот тут у меня календарь, вот тут и вот тут.

Пробежала рукой по груди, по глазам, по улыбающимся губам. Потом задумалась. Спросила тихо и серьезно, глядя поверх набухающих березовых почек.

— Слушайте, Чубаров, а у вас бывают праздники, знаете, такие, не по календарю, а от себя… свои?

Нахмурился Петька. Отрубил с неожиданной свирепостью:

— Какие там праздники!! Сегодняшний день черней, цифра на календаре. Эх, Королева мая… Понимаете, лучший мой друг заболел сегодня.

Спросила рассеянно и безразлично, не отрывая взгляда от берез.

— Заболел?.. И опасно?..

— Опасно… Дьявольски опасно… Воспаление сердца.

— Такой болезни не бывает…

— Вот поди ж ты, не бывает, а заболел. Сам сегодня под утро ввалился ко мне и объявил.

— Чудак ваш товарищ. Да и вы чудак.

— Верно… Пойти, что ли, в коллектив почудачить, а то к гудку не поспеть.

Шагнул было Петька в сторону, да Юлочка его окликнула.

— Постойте. Куда вы? Я не пущу вас. Почему вы злы? Я не видала вас никогда злым. Это интересно. Знаете, вам идет злость. Вы такой страшный, большой, лохматый и такой… захватывающий.

Засмеялась снова.

— Сегодня никто не должен быть злым. Понимаете, никто. Ах как хорошо, если бы вы знали. Так бы всех перецеловала… всех… И вас. А? И вас, хотите?

— Э, куда там! Лучше в ухо дайте. Оно вразумительней и действует крепче. Прощевайте!

Ушел, не оглядываясь, зло гремя шаткими досками деревянного тротуара.

Юлочка рассеянно посмотрела ему вслед. Настроение праздничного дня не оставило ее. Вернулась в дом, надела шляпку и, выйдя на улицу, побрела наудачу. Долго шла по бесконечному бульвару. С бульвара прошла на край города к городниковским оранжереям, и оттуда, с большим пучком фиалок, прямо к Джеге. Комната у Джеги не комната, а так — дырка в четырех стенах. Цветы к ней идут — как сарафан быку ярославскому. Долго озиралась Юлочка, куда бы свой букетик поставить, наконец, налила воды из чайника в стакан и сунула в него фиалки.

Вслед за тем стакан был задрапирован тут же споротой со шляпки лентой и поставлен на окно, поверх стопки книг. Покончив с фиалками, Юлочка побродила по убогой джегиной конуре и присела, наконец, на край кровати. Тут только встало перед ней воочию все убожество окружающей ее обстановки.

Следуя ходу своих мыслей, переводила она взгляд свой с одного предмета на другой и вдруг громко выговорила:

— Он будет жить иначе.

А Джега в этот день бродил как угорелый. Будто влез кто горячей пятерней в грудь и зажал в тугой кулак сердце. То вдруг запоет в груди, то злоба вдруг подымется, да такая — башку бы разбил.

Придя в коллектив, закрыл окно. Штору вниз сдернул, завесил солнечную улицу. Нинка удивленно повела бровями — ничего не сказала, въелась сухими губами в папиросный мундштук, затянулась покрепче, ткнула нос в книжку.

Долго в молчании сидел Джега у своего стола. Вспомнил вчерашний день, двуколку, избу чигуновскую. Стыд ожег щеки. Схватил лист бумаги. Набросал наскоро Андрюше Чигунову:

«Прости, друже! Вчера я кинулся от вас в город, не сказавшись. Так вышло. Забыл в городе шкаф с союзными деньгами запереть. Деньги случились большие. Как вспомнил, ноги сами в город приударили. Сам понимаешь. Не серчай. Скоро вернусь к вам, еще не раз побалакаем. Отпуск тоже у вас проведу нынче. Прости. Книги из портфеля вам в читальню. Портфель себе возьми на память.

Джега ».

Сунув письмо в конверт, Джега подержал его, будто взвешивая на ладони, потом тихо выдавил:

— Сволочь…

Нинка голову подняла.

— Ты про кого это?

— Про себя..

Дрогнула Нинка.

— Эва… А я и не знала.

— Узнаешь.

Едва вышел за дверь Джега с письмом, Нинка вскочила, бросила недокуренную папироску в угол, сдернула штору с окна и распахнула настежь раму. Ветер, ворвавшийся в комнату, ухватил рыжую прядь Нинкиных волос и стал елозить ею по шершавой щеке. Так, стоя у окна, нащупала Нинка случайно джегину кепку. Огладила было ее ласково рукой, да вдруг спохватилась и, вздрогнув, оглянулась на дверь.