Илья Бражнин - Прыжок

Толкнул — заперто. Поднял руку к косяку, где, знал, Нинка ключ хранила. Здесь. Трясущимися руками повернул ключ и вошел в комнату.

Пахнуло в лицо знакомым запахом. Прислонился к косяку и закрыл глаза. Промаячило крупное нинкино лицо с глазами тревожными и горячими. В груди мягко оплывать стало, выдохнул с болезненным стоном всю накинь последних дней.

— А здорово вас разбирает, молодой человек.

Григорий отскочил от косяка, будто кто в бок кулакам ткнул. Екнуло в груди.

— Кто это? Кто здесь?

— А это, извините, я.

Вгляделся Григорий в полутьму и увидел на нинкиной кровати растянувшуюся груду пестрого тряпья, увидел босые, невероятно грязные ноги и лукавые наглые глаза на отекшем красном лице.

— Вы не из актеров, случаем, будете, молодой человек? Очень сильно вы эту разлуку изображали сейчас.

Григорий затрясся, побледнел и, бросившись к кровати, ударил лежавшего человека по груди.

— Ты… негодяй! Как ты сюда забрался?

Человек равнодушно почесался.

— А вы, того-этого, не серчайте, а то ведь я тоже серчать начну. А сюда я, извините, не забрался, а с разрешения барышни пришел. Они меня грамоте обучают и урок задали, а сами уехавши. Заказали урок выучить да за комнатой доглядеть. А то тут всякие шляются, мало ли что.

Последние слова выговорил, явно подозрительно осматривая Григория. Потом вдруг лукаво подмигнул:

— А вы, случаем, не жених ли ейный будете?

Григорий, разом осевший, посмотрел на бродягу, в вдруг неодолимая потребность хоть раз, хоть случайно, хоть в чьих-нибудь глазах стать близким Нинке толкнула его на ложь.

— Да, жених.

Лежавший на кровати сочувственно покачал головой.

— Угу! Видать сокола по полету, добра молодца по соплям. Ну, значит, вас приказано пущать.

Лицо Григория залилось радостным возбуждением.

— Меня! Она велела меня пускать!?. Она, может быть, письмо оставила мне? А?

Бродяга покачал головой.

— Насчет письма сомнительно, а что пущать — это приказано.

Он окинул быстрым испытующим взглядом высохшую, согнутую фигуру Григория и добавил:

— И о здоровье справляться приказано, как там кишки и прочие потроха.

У Григория сладко ёкнуло сердце. Он почти ласково взглянул на бродягу. Тот широко зевнул и сел на кровати.

— Курить страсть как охота.

Григорий засуетился, вытащил пачку «Сафо» — сунул вперед:

— Пожалуйста.

Закурили.

— Скажите, как нас… зовут, товарищ?

Бродяга поболтал голыми ногами, выпустил густое облако дыма.

— Зовут-то, а леший его знает, забыл. Не упомнишь всех имен. Будто что Андрей последний раз звали, а может Егорка, из головы выскочило. Стой… стой, не Мотькой ли звали, и то… Мотькой. Ну, ин быть по сему. Мотькой, ваше благородие.

— Почему «ваше благородие»?

— А как же!? Батюшка-то у вас пышный был. Чуть не превосходительство. Да и вы бы по той дорожке пошли, кабы не заварилась на Руси святой каша.

— Откуда ты знаешь, кто я и кто мой отец?

— Ох-хо! Кто же в городе их благородия — полковника Светлова — не знал! А я в особенности знакомство приятное с ним имел. Нрава был крутого, царство ему небесное. Раз на параде барабаном двинул, чуть в покойницкий чин не произвел разом. Три недельки с боку на бок на больничной койке поворачивался. После я как-то даже скус к службе солдатской и ко всему потерял и в скорости же утек из казармы на волю. Вот так с той поры и мотаюсь. Спасибо папаше вашему — жисть мне устроил.

Мотька хрипло рассмеялся, и зубы его как-то по-волчьи оскалились. Григорию показалось на мгновение, что Мотька бросится на него и укусит этими самыми клыками. Он испугался и неспокойно поёжился. Но Мотька остался на месте и продолжал, сплюнув Григорию под ноги:

— Эх, мать честная! Старину вспомнил не к месту. Да. А как посмотрю я на вас — вылитый папаша, только дородства нет.

Голову на бок свернул Мотька, сощурил левый глаз.

— Да, Светлов, Светлов как есть. И даже из-под комсомольской шкурки выглядывает очень существенно… Какую там шкурку ни одевай, кровь-то горячая, полковничья, она брызнет из-под нее в свое время. До случая все, до случая.

Григорий вскочил. Слова Мотьки бесили его и вместе с тем будили что-то непобедимо приятное.

— Болтаешь, дурак… чорт его знает что… — злобно крикнул он и подошел к двери. Перед дверью остановился, вернулся мыслью к дорогому; мягко проплыл нинкин образ. Оглядел комнату взором печальным, но успокоенным. Подавил вздох и распахнул дверь. На пороге остановил его голос из угла:

— Что-то я еще сказать хотел вам, гражданин. Этого… как его… барышня-то, извините, пущать вас не велела и о потрохах ваших справляться не наказывала. Это я все своим умом дошел. Наврал, попросту говоря, для завлечения. Так-то одному скука, боялся, как бы раньше времени не ушли. А по совести-то я думаю, девка плюет на вашу личность. И не жених вы ейный, а мразь дорожная.

Мотька хотел прибавить еще нечто особо ядовитое, но за неимением слушателей конец блестяще задуманной речи пришлось оставить при себе. Единственный слушатель его исчез, громко простучав каблуками по коридору.

С перекошенным лицом, с сердцем, залитым болью и желчью, пробежал Григорий по коридору и, не закрыв за собою дверей, выскочил на улицу. Весь этот день пролежал он без движения на кровати с тяжелой головой и затуманенным сознанием.

В квартире никого кроме него и Юлочки не было, и никто его не тревожил.

Раз только Юлочка постучалась в комнату, но он не впустил ее.

Вечером за стеной, в комнате Юлочки, различил он чьи-то твердые шаги и густой мужской голос. На минуту Григорий заинтересовался этим и, прислушиваясь, пытался разгадать, кому принадлежал голос, но, узнав говорок Джеги, он как-то снова потерял всякий интерес к окружающему и погрузился в тяжелое полудремотное раздумье.

С Джегой было тоже не совсем ладно. Историю с наводнением и катастрофу с новыми мастерскими он воспринял как личное несчастье, почти как пощечину.

Новые мастерские сильно пострадали от воды. Пришлось отложить открытие. Администрация разводила руками, инженеры покусывали губы, мастера досадливо чесали затылки, рабочие крыли по матушке все и вся. Новые мастерские вбирали в себя четыреста безработных; броня подростков предположена была в 70 человек. У Джеги была насчет заполнения брони договоренность с администрацией, завкомом и биржей труда: планы работы с молодым сырьем у него были готовы, и зарядка в башке на этот счет имелась. Теперь это отодвигаюсь далеко назад.

По рассказам, оборудование мастерских можно было бы отстоять, если бы заметили раньше надвигающуюся воду. Но кто-то где-то проморгал, и в результате, когда схватились снимать и спасать оборудование, было поздно. И, вздрагивая, Джега говорил себе: а что, если бы он задержался в этот день в коллективе еще на два-три часа, как часто с ним случалось? Он бы заметил прибыль воды, он бы поднял тревогу, и мастерские, наверно, отстояли бы. Но он спешил… ему, по крайней мере, казалось, что он спешил в этот день к ней, к Юлочке.