Илья Бражнин - Прыжок

Петька повалился совсем на стол следователя:

— Слушай, Макаров, разрежь меня на части, если не этот Мотька-Солдат убийца. Чую, что он. Только ловок дьявол, улик прямых собрать не могу.

Следователь задумчиво чиркнул спичку и, подвинув коробку с папиросами к Петьке, поднес спичку сначала ему, а потом прикурил сам.

— Признаюсь вам, товарищ Чубаров, в этом деле есть много темных, непрочитанных страниц. Мне тоже по некоторым данным кажется, что тут имеет место не простое убийство и, конечно, не самоубийство — сколько бы предсмертных записок ни имелось в деле. Исключительно поэтому я затягиваю дело, пытаюсь достать новые данные, но официальный сыск, должен вам признаться, уперся в тупик. Мы, что называется, сели на мель. Вот почему я с живейшим интересом отношусь к вашим показаниям и вашим попыткам узнать что-то большее, чем известно до сих пор. Вы, повидимому… — следователь замялся: — близко знали товарища Гневашеву и имеете, вероятно, свои причины интересоваться этим делом; я не против. Ваше рвение может нам очень и очень пригодиться. Кроме того, вы знали прекрасно всю обстановку действия, всех действующих лиц и их взаимоотношения — это может также помочь осветить дело с новой стороны. Вот почему я готов приветствовать все ваши попытки личного розыска. Обычно мы не поощряем таких вещей, но в этом деле я держусь иного мнения. Не доверять вашей честности мы не имеем оснований, ибо мы все прекрасно осведомлены о вашей общественной и политической работе. Словом, не удивляйтесь, если я попрошу вас подумать над этим делом, поискать в нем нового и не забывать заходить ко мне поделиться добытым материалом.

Петька встал, примял шапкой непокорную шевелюру, бурно вздохнул и стукнул тяжелым прессом по столу.

— Так-то так, товарищ Макаров. — и вдруг, оборвав себя, глянул прямо в глаза следователю. — А ты партиец?

Следователь стряхнул пепел с папиросы и ответил — спокойно, несмотря на неожиданность петькиного вопроса:

— Да, партиец.

Петька налег грузно на стол.

— Ну, так вот. Молол ты тут насчет того, что я близко знал Гневашеву, насчет интереса моего к делу и прочего. Вижу я, к чему ты гнешь. Хочу я тебе сказать, что думаешь ты не о том, о чем я думаю. Привык ты по своей работе на личном интересе людей ловить. А мой интерес в этом деле, ёлки-палки, таков, чтобы вскрыть, почему комсомольцы стали друг друга резать. А интерес, брат, горький. Что же с нас станет, коли мы, комсомольцы, станем разводить кинодрамы с ножевыми концами, а? Была Нинка — добрым комсомольцем и хорошей работницей. И чуется мне тут неладное. И хочется перекинуть мне дело на другой поворот. Сто сот дал бы, чтобы удостовериться, что не Гришка убил ее, понимаешь, не комсомолец, какой он ни на есть, а вор укокошил. Вот что меня мутит. Вот почему кручусь я вокруг этого дела. Понял? И прощай теперь. Узнаю что, загляну обязательно.

Махая черед три ступеньки вниз по лестнице, наткнулся на Семенова из райкома. Семенов крепко пожал руку Петьке и, не отпуская, сказал:

— Ты мне нужен. Пойдем. Я вернусь.

Спустились в райком рядом. По длинным коридорам прошли в тупичок. Семенов отпер ключом крайнюю комнату и, пропустив Петьку, запер дверь изнутри на ключ. Там, прикуривая от его папиросы, объяснил Семенов наконец причины, побудившие его затащить к себе Петьку.

— Давно тебя ищу, да все не случалось изловить. Расскажи мне, что знаешь про гневашевское дело. Объяснять тебе не надо, почему спрашиваю. Фокус какой-то нехороший в ее смерти есть, — не так бы комсомольцам умирать. В коллективе как у вас отозвались? Ребята как настроены? Давай!

Больше не сказал ни слова, и весь час, что говорил Петька, плавало в табачном дыму простое и внимательное лицо Семенова.

Навернувшись однажды обедать домой, застал Джега за столом высокую худую женщину. Была она окутана пестрой коллекцией оранжево-голубых шелковистых тряпок. На высокой худой шее ее держалась хорошо посаженная породистая маленькая головка. Оказалось она юлочкиной теткой. Сухая, тонкая рука с длинными пальцами показалась Джеге паучьей лапкой, и, здороваясь с ней, выбросил он эту лапку из своей руки как мог скорее.

Сидя за столом и прихлебывая громко суп, кусал Джега с ожесточением хлеб и следил исподлобья за необыкновенным блеском ярко-розовых, отполированных ногтей гостьи. Кожа за ногтями тоже была розового цвета и тоже блестела. С ее губ лился такой же розовый и отполированный, как ногти, поток слов. И дивился Джега про себя необыкновенной легкости и пустоте слов. Сам он привык вкладывать в слова какую-нибудь мысль, какое-нибудь дело, важное, нужное. Привык, как в вещах, искать в словах только необходимое. А тут перед ним было страшное роскошество слоев, подобное двенадцати ненужным стульям, стоявшим в его столовой. Слова шли с языка легко, и, казалось, не было у них корня, рождались они не в голове, а тут же у самого выхода под языком и сплевывались тотчас же с помощью мускулов языка с края губ.

Еще больше был поражен Джега той легкостью, с какой Юлочка принимала участие в этом музыкальном упражнении. Вслушиваясь в юлочкину партию в этом дуэте, уловил он не только легкость, но и удовольствие, с каким Юлочка ведет разговор. Их голоса звучали в тон, были разнозвучны, и это было неприятно Джеге.

«Ишь, одна кровь» — неприязненно подумал Джега и постарался поскорей покончить с обедом. Но напрасно пытался он спастись в своей комнате. Не просидел он за столом и пяти минут, как в дверь постучались, и за ней пропело:

— Можно?

— Эге! — хмуро бросил Джега и увидел на пороге раскрывшейся двери высокую затянутую фигуру.

— Простите, что нарушаю ваш послеобеденный отдых. Вы не будете, надеюсь, на меня в большой претензии, я отниму у вас не больше пяти минут и, если разрешите, присяду вот здесь у стола.

Джега заерзал, засуетился, пододвинул коробку «Сафо» и проворчал:

— Курите.

Чуть заметная усмешка пробежала по накрашенным тонким губам.

— Благодарю вас, я не курю. Я ведь придерживаюсь на этот счет старых, отсталых взглядов и думаю, что женщине курение не к лицу.

Джега следил за ее мерной легкой речью, за мелкими, круглыми движениями рук, за покачиванием маленькой головки и чувствовал, как дуреет он и тупеет с минуты на минуту от этой ненужной игры.

— Вас можно поздравить, товарищ Курдаши, с хорошей женой. Сейчас это большая редкость. Юлия редкая девушка и стоит того, чтобы ее любили.

Суп, съеденный за обедом, явно подступал обратно к горлу Джеги. Резко двинув стулом, он заворчал и схватил папиросу, бросив только-что докуренную. Тошнотворный поток сладких речей заливал его целиком.

— Но не думайте, что только одно желание поздравить вас с хорошей женой и Юлочку с хорошим мужем, если верить ее письмам, привлекло меня сюда. У меня к вам есть дело, очень серьезное дело, и вы догадываетесь, верно, какое.