Илья Бражнин - Прыжок

— Всего, всего на свалку. Коли вода застоялась да гнилью отдавать стала, так в нее чистую воду нечего лить, пока старую, вонючую, не выплеснешь. А уж плескать, так начисто, да потом и налить самой чистой, чтобы сквозила. Посмотри, что у нас в комсомоле. Мало таких, как Гришка Светлов, или Сашка, или Федька Тихон? Это разве комсомольцы? Кино да домашняя путаница, да еще свои делишки, где-нибудь в темных уголках, в клубе. Сделает милость, придет в союзный день на собрание, в каком-нибудь кружке черед пятое в десятое постаростит. Строители! Таких что ли плодить?

— Эх, никакой в тебе, Нинка, что называется диалектики нет. Что ты мне Тиховых в нос тычишь? Разве на таких ставку делаем? Сейчас пусть хоть на союзный день придут да постаростят, лучше чем улицей околачиваться. Зато у нас Джеги есть, держи курс на них!..

— Джега?!.

Осеклась. Сидела, съежившись, закаменев, уронив голову на грудь.

— Шла бы ты спать! Завтра у нас кутерьма в коллективе с перерегистрацией.

Встала. Хрустнула костями. Ушла закутанная в одеяло пьяной, пошатывающейся тенью.

Петька чиркнул спичкой, затянулся и улегся тоже, усмехаясь в темный потолок.

Утром, проснувшись, вскинул Петька глаза на нинкину постель и, стараясь не разбудить спавшую, стал потихоньку одеваться. Не успел, однако, он и одной штанины натянуть, как Нинка, громко вздохнув, открыла глаза и уставилась прямо в неодетую штанину.

Петька шмыгнул носом и ловким движением заправского фокусника взмахнул одеялом. Штанина исчезла под вздувшимся одеялом и там в молчаливых недрах, его водворилась, наконец, на томившуюся по ней правую петькину ногу.

Остальной туалет был совершен с неменьшей ловкостью и быстротой. Потом последовала командировка на предмет отыскания в окрестностях свежего ситного. Затем, держа в руках надтреснутую чашку с синими разводами, оглянул Петька заваленные хламом углы комнаты и изрек критически:

— Припадками чистоты, видать, не страдаешь. Неделю санпросвета учинить не плохо бы.

— Э, чорт с ним, — равнодушно отозвалась Нинка. — Не в комнате дело. Пей чай поживее, надо в коллектив бежать.

Наскоро глотнули чаю и по хрустящим улицам побежали к заводу.

Расстались на заводском дворе. Петька в свой цех побежал. Нинка в коллектив. Джегу Нинка застала уже за работой. Едва поздоровавшись с ней, он надавал ей кучу поручений, и через четверть часа рыжая нинкина шевелюра мелькала огненной искрой по лестницам и мастерским. В кузнечном цеху, любимом своем цеху, Нинка застопорила. В пятя шагах от нее высилась могучая фигура Петьки. При багровых отсветах огня кожаный его передник и громадные рукавицы превратились в подобие рыцарских доспехов, а стоявшие около него клещи — в страшное, смертоносное орудие. Нитка видела, как раскрывается во всю ширь петькин рот, но из-за грохота паровых молотов не было слышно, что он говорил. И сам Петька и вся окружающая его обстановка казались фантастическими и жестокими. Было похоже, как будто на задворках адской кухни мрачными краснолицыми гномами готовились какие-то чудовищные орудия, между тем как самые реальные люди делали здесь самые обыкновенные вещи. И то, что делали они, было не только не чудовищным, но благодетельным для тысяч и тысяч других людей, не видимых для них, но ощущаемых ими ежеминутно в биении собственного сердца.

Эту связь с теми, что были за стенами мастерских, со всем миром и с ней самой, Нинка почувствовала вдруг так живо и сильно, что когда Петька поднял руку, вооруженную громадными клещами, ей показалось, что это она сама подымает руку, что это ее рука направляет клещи, хватающие жадными цепкими зубьями красно-белый железный брус. Дрожь радостная и возбуждающая мелкой зыбистой волной прокатилась от сердца нинкиного по всему ее телу. Ей захотелось самой хватать железные брусья, вертеть их и кидать, вцепиться в них своими собственными зубами. Она видела уже себя в центре огненного круга в искрах, сыпавшихся вокруг нее жгучим дождем, когда внезапно глаза ее упали на клочок бумаги, который она держала в руках. Это был список цехуполномоченных, которых нужно было известить об экстренном собрании.

Тряхнув головой, Нинка обозвала себя дурой и помчалась вон из кузнечного цеха. В коллектив Нинка вернулась как раз к обеденному гудку. Помещение коллектива начало наполняться приходящими. В числе других ввалился и Петька, таща за собой упирающегося Федьку Тихова. Толкнув Тихона к столу Джеги, Петька громыхнул приятным баском:

— Стервец налицо.

Джега вскинул голову и уперся жгучими глазами своими прямо в тусклое федькино лицо.

— Что ж ты, Федюшка, с библиотечным кружком не торопишься?

— Успеется! — усмехнувшись ответил Тихон и шмыгнул носом.

Глаза Джеги блеснули недобрым блеском, но он быстро опустил их и только проворчал себе в нос:

— Успеется! Можно подумать, что все у нас уже переделано и остается только сесть и пирожные есть.

Слов его никто не расслышал из-за шума, стоявшего в комнате, а то, что он говорил через минуту Федьке Тихону, которого усадил перед собой на стул, совсем не походило на неприветливость и злое ворчание. Наоборот, он настойчиво, но ласково уговаривал Федьку заняться, наконец, делами кружка. Перед самым гудком на работу Джега, став в углу опустевшей комнаты и держа Петьку за плечо, горячо говорил ему:

— Ты видал когда-нибудь, как сезонники раскуривают, положа рубанок на бревнышко и почесывая спину с таким видом, будто у него за пазухой лежат миллионы и мир организован совершенно так, что уж торопиться вовсе некуда?

— Ну тебя! — отмахнулся Петька. — Мне-то есть куда торопиться. Через пять минут гудок, а мне еще забежать в столовку простокваши перехватить охота. Даешь гривенник, Нинка — у меня нехватка.

Гривенник Петька получил, и через минуту уже мчался, громыхая по коридору, держа курс на столовку.

Так катились дни один за другим, ложась плотным сплошняком на широченной равнине времен. Цепь их была непрерывна, и каждое звено ее было похоже на другое. В феврале, однако, цепь эта нежданно порвалась, и концы ее разлетелись в стороны. Однообразный строй дней был разбит командировкой Джеги и Петьки на съезд в Москву.

Дорогой каждый из них был занят по-своему. Джега все строчил что-то, сверял, подсчитывал, газеты глотал. Петька больше на площадке околачивался. Любил Петька белую зимнюю шкуру земли. Манило слететь с поезда, ветру в усы плюнуть, задать стрекача через снежные поля.

В Москве с головой ушли в заседания съезда. Дышали дымом табачным и всесоюзным масштабом. Работали в комиссиях и подкомиссиях. Поздней ночью, валясь с ног от усталости, добирались до своей комнаты. На четвертый день угодили по выданным кем-то билетам в балет.