Петр Павленко - Счастье

Молодой врач, пощипывая подбородок, доложил:

— Осколок в легком. Немедленно эвакуировать, по-моему.

Лицо Голышева и главным образом глаза его были между тем ясные, бодрые.

— Эвакуировать? Каков пульс, температура?

Врач подал ей небрежно заполненный листок данных. Читая, она сделала удивленное лицо.

— Только и всего?

Осколок торчал, очевидно, не в легком, а между ребер, но она понимала, что Голышева все равно нельзя эвакуировать в то время, когда его полк дерется за центр города.

Она поглядела в глаза Голышеву. Он заговорщицки подмигнул ей.

— Не будем торопиться, — сказала она, будто ничего не заметила. — Голышев, кажется, не так уж плохо себя чувствует, не стоит его травмировать. Где у вас тут телефон, я позвоню, что на некоторое время останусь у вас.

— Наши условия настолько примитивны… — с подчеркнутой значительностью в голосе сказал врач, — что в интересах товарища майора…

— Проводите-ка меня к телефону, — прервала его Горева, вставая. Дорогу ей преградил какой-то толстый, угрюмый полковник.

— Вы поосторожней, милая барышня. Тут требуется особое внимание, Голышев не со вчерашнего дня на фронте. Я буду звонить профессору Спасскому.

— Мне решительно все равно, с какого дня Голышев и даже вы сами на фронте, хоть с сегодняшнего. А я сама, кроме того, не милая барышня, а подполковник. И, наконец, извольте покинуть эту комнату, потому что вы мне мешаете работать, а профессору Спасскому я позвоню сама.

И она первая вышла из комнаты.

— Где тут у вас телефон?

Она вышла при всеобщем молчании и долго блуждала по коридорам, которые все более углублялись куда-то вниз. Ее никто не пошел проводить, и это разозлило ее до слез. Вдруг тихо приоткрылась дверь впереди. Горева бросилась туда и — оцепенела. Перед ней стояла широченная фигура в черном, с каким-то белым накрахмаленным коробком на голове и с четками в руках. Обе женщины так перепугались от неожиданной встречи, что не могли сказать ни слова.

Вдруг монашка прыгнула в сторону к двери, приоткрыла ее и как привидение исчезла за нею. В коридоре между тем раздались голоса — Гореву искали. Несколько человек окружили ее.

— Вы прекрасно всех нас проучили, Александра Ивановна, — сказал высокий, худощавый подполковник из армейской разведки, старый знакомый Горевой. — Но звонить в дивизию, на мой взгляд, не стоит.

— Пойдемте, доктор, пойдемте, — стали уговаривать ее и остальные. — Вы, дорогие товарищи, пожалуйста, оставьте меня с Голышевым.

— Вы думаете, — все же лучше не увозить?

— Уверена. Зачем трясти человека, а главное — зачем увозить из полка накануне победы… Уходите, милые, уходите. Пожелайте ему всего доброго — и чтоб я вас больше не видела!

Она вернулась в комнату Голышева.

Полковой врач с детской настойчивостью бил себя руками в грудь, обращаясь к раненому:

— Да ведь режим это не то, что вы думаете, Климентий Павлович, это не четыре раза есть и поменьше курить, это…

Тут он обернулся к Горевой.

— Утку отвергает, вы подумайте. А уж о судне боюсь и сказать, — сказал он с ужасом.

— У нас в полку никого нет, чтобы за мной горшки убирать, — горячась, сказал, не слушая своего врача, Голышев.

В комнате опять уже было много людей. Горева сказала безапелляционно:

— Судно за вами свободно может выносить одна из здешних монахинь. Возьмите переводчика, — добавила она, обращаясь к молодому врачу, — и быстренько договоритесь с монашками.

Голышев, забыв о ране, приподнялся на руках.

— Погодите, с какими монашками? Я тут почти сутки, — он вопросительно взглянул на адъютанта.

Горева рассказала о своей встрече в коридоре. Подполковник из армейской разведки выскочил в коридор, за ним заторопился адъютант Голышева, остальные стали оживленно обсуждать неожиданное открытие Горевой.

— Вы куда-нибудь спешите? — после некоторой паузы спросил ее Голышев, когда они остались одни.

— Мне хотелось быть сегодня в дивизии Короленко.

— Побудьте со мною. Честно скажите — мое положение того-с?

— Судя по вашему общему виду, положение отличное. Только вот что, майор, сейчас я веду сражение. Хорошо? Доверитесь?

— Как солдат солдату.

— Ну и отлично.

Ранение Голышева было не опасным, хотя и довольно тяжелым и Горева несколько раз подумывала о возвращении в дивизию Короленко. Но она так устала, что не находила сил для сумасшедшей гонки по горящим улицам в жестком, грохочущем корпусе самоходки.

Она сидела у кровати раненого, к которой опять сошлись все те, кого обстоятельства забросили в этот от всех оторвавшийся и в одиночку из дома в дом ползущий полк. В штабе полка суетились офицеры дивизионного и армейского управлений — инженеры, которым предстояло восстановить еще не взятые мосты, автомобилисты — охотники за еще не захваченными машинами, интенданты, спешащие наложить печати на еще не взятые склады, минеры, трофейщики, разведчики, прокуроры, инструкторы политуправления фронта с лозунгами и плакатами, кинооператора и фотокорреспонденты, работники ВАД, прибывшие с уже готовыми названиями населенных пунктов на запад от Вены, а также с указателями перекрестков для городских площадей, тоже пока еще не взятых. Они с утра толкались во всех головных полках, торопя командиров и с таким беспокойством посматривая на свои часы, что можно было думать — именно они и никто другой отвечают за скорейшее очищение города.

Полк Голышева пробился к самому центру. Рассказывали, что собор св. Стефана, здание Оперного театра, дворец и парламент, все достопримечательности Вены — рядом.

— О, надо поглядеть, — встрепенулась полусонная Горева. — Сходим утром?

— Все к чорту побито, я всюду лазил, — с каким-то туристским удовольствием успокоил ее пожилой капитан административно-хозяйственной службы. — Брик-а-брак, клянусь честью. Настоящая американская работа.

Кто-то вступил в спор, уверяя, что собор пострадал лишь снаружи, а парламент совсем почти цел.

— Да горит же, ну что вы!.. Я лично там был и в зале заседаний даже свистнул. Там же фашистский комитет помещался, пожгли все к чорту! — очень убежденно защищал свою информацию капитан, любитель разрушений. — И дворец разбит вчистую. Только — какой вы имеете в виду, не знаю. Бельведер — за восемьдесят процентов лома ручаюсь, а Шенбрунн — тот на краю города и почти цел, одно крыло лишь разрушено.

Этот капитан все знал. Горева решила не терять с ним связь.

— Утречком взглянем на святого Стефана?

— Можно, отчего же? Тут недалеко. Я уже везде побывал.

Но тут разгорелся жестокий спор между разведчиком и прокурором. Прокурор уверял, что решающее поле сражения не здесь, а на участке дивизии Короленко (где Александра Ивановна была утром), а разведчик утверждал, что, когда Голышев поднимет советский флаг над парламентом, это и будет означать конец сражения.