Николай Балаев - Ураган «Homo Sapiens»

— Но! — закричал Гошка. — Ты кто такой? Инспекция, прокурор?

— Я — Питычи, старый охотник.

— Во, правильно, старый. И сидел бы дома на печи. А то бродит по тундре, хорошим людям кровь портит.

Питычи повернулся и вышел из яранги.

Гошка выскочил следом.

— Постой, дед! Чего ты, ей-богу? Пришел, так будь человеком. Водки не хочешь — пей чай, отдыхай. Что мы, порядка не знаем? Не первый год в тундре. А за оленей они, — Гошка кивнул на ярангу, — не только выпить — подшипники на катки для нашего вездехода обещали. И заправиться у них можно в любое время. Сам знаешь, как сейчас с горючкой. Так что обоюдная выгода. И ты, дед, брось, не болтай, где не надо, очень тебя прошу.

Питычи смотрел, как весенний ветер треплет густые русые лохмы на голове Гошки, играет воротником пестрой рубахи, старается засунуть под него кончик светлой бороды. Совсем красивый парень. Как может красивый человек не хотеть самого красивого в жизни — честной работы?

— Нет, — сказал Питычи. — Я пойду к Туправу.

— Это кто ж такой?

— Мой друг. В райцентре.

— Пешком, что ли? Четыре сотни с гаком?

— И-и. Да.

— Долгая дорожка получится, дед. — Гошка, прищурившись, обвел взглядом сопки. — Глянь-ка: горы высокие, снега глубокие. Вода не сегодня завтра пойдет…

— Нит-че-го, — выговорил Питычи. — Тихонько дойдем.

— Топал бы ты лучше к своим, дед, — сказал Гошка. — Они во-он за тем бугром стоят.

Питычи посмотрел туда, а потом, уже не обращая внимания на Гошку, словно его и не было рядом, перепоясал заново кухлянку, поправил рюкзак и пошел поперек долинки в крутой распадок, что начинался за ярангой.

Гошка долго смотрел ему в спину, затем вернулся в ярангу.

— В райцентр потопал. Чеканутый! К какому-то другу Туправу. Жаловаться.

— Дру-у-уг… Кхм, — пожилой покачал головой. — Председатель райисполкома Алексей Михайлович Дубров. Он нам за этих оленей да зверье, головы пооткручивает. А тебя вообще упечет…

— Ну-у? Так чего же мы…

В яранге остался только пьяный пастух.

Питычи был уже далеко. Он шел по крутому склону вверх, к перевалу.

— Его теперь пешком не догонишь, — сказал Гошка. — Нет.

— Неужели в райцентр потопал? — тревожно удивился молодой. — Если заложит, пропал я. Машина не зарегистрирована.

— Это как? — удивился Гошка.

— Сам собрал. Вот начальник помог. Из запчастей. Там одно «сделают», тут другое. По знакомству, за монету, за мясо… Неужели пойдет? Полтыщи километров.

— Уже пошел. Но дорожка дальняя… Весна, половодье на носу.

— По вчерашней метеосводке, ручьи в верховьях поплыли, — сказал старший.

— И я о том же, — сказал Гошка. — В прошлом году один пастух потопал в гости в соседнюю бригаду — и как раз половодье. Так и не нашли…

Пожилой и молодой оторвали взгляды от фигурки на крутом склоне и уставились в лицо Гошки.

Семка поерзал в кукуле, наст лопнул. Семка сел, приоткрыл клапан. Стылый ветер с приморских равнин тянул в мерцавшие поля торосов. Часов одиннадцать. Крепко даванул. Смотри ты, а ночью опять мело: эва как запаковало. Ну, выпала погодка! Девять дней пуржило, утихло на сутки, а теперь опять, что ли… Да не-е, это природа расчесывает лохмы после гулянки.

Семка высунул руку, пихнул с коленей куски наста, огляделся. Рядом, под скрещенными лыжами с висевшим на них карабином, курил паром снежный бугорок. Там спал Лошадь, пес-работяга из породы чукотских лаек. Семка нащупал в конце кукуля теплую одежку, оделся, вынул из рюкзака еду и термос. Перекусим — и дальше. Осталось проверить десяток снастей. К вечеру вернусь в избуху, сутки отдохну, а там можно и в поселок двигать. Нинуля там, огни, девчата клуб украсят. Лиственницу новогоднюю, поди, уж привезли с Колымы, на все село лесом пахнет!

Из кармана рюкзака Семка достал кусок моржатины, протянул мясо к собачьему бугорку и замер: на линии с вытянутой рукой, у торосов, двигалось желтоватое пятно. Медведь? Точно! Белый. Умка. Ну, везет тебе, Сема… Тьфу, тьфу, спокойно…

Семка левой рукой снял карабин, отвел затвор. Порядок, все пять тут. Он послал патрон в ствол, прикинул расстояние. Метров триста пятьдесят будет, ага… Семка двинул хомутик на планке. Хоть бы не промазать, хоть бы… А Ясак-то возрадуется! Тьфу, типун на язык… Да, темновато, еле пятнит. Ладно, авось. Та-а-ак…

Так! — четко ударил выстрел. В глаза Семке брызнул снег, по голове брякнула лыжина, и перед ним подскочил лохматый черный пес. Семка мазнул по лицу рукавицей, вытаращил глаза. Медведь перевалился через торос и растаял в чуть розовеющей фиолетовой мгле.

— Промазал! — Семка выскочил из кукуля, передернул затвор. — Это ж надо! Пень, колода стоеросовая: крикнуть не мог?! Он бы верняком замер на пару секунд. По такой темени да в идущего — дур-р-рак, ох-хотни-чек!.. Ты еще тут! — он в сердцах пнул ничего не понявшего спросонья пса. — Ну, жалость! Ясак-то поганый ждет с прошлого года. Сейчас бы к праздничку, к развеселому его настроению — вот тебе и «Буран»! Эх, вынесло тебя под руку! Вторым, на торосе, наверняка достал бы, кабы глаза не запорошило…

Умка уходил к северу, оставляя на ледовых глыбах обильные мазки крови. Вначале он пытался бежать напрямик, прыгая по верхушкам торосов, но простреленная в предплечье правая лапа уже на третьем прыжке полыхнула такой болью, что медведь полутонной массой обрушился на острый край льдины, распоров шкуру на груди и на челюсти, под нижней губой. Страх, зажженный сильной болью, сменила злость. Умка деранул левой лапой торос, взревел: — Гырр-рых!

Собственный голос прибавил злости, и медведь принялся стегать торос, пока не сокрушил верхушку и не забрызгал льды вокруг кровью. Окончив расправу. Умка, тряся головой, постоял минуту, потом заковылял дальше, теперь уже отыскивая проходы в двухметровом ледяном частоколе. Километрах в трех от места ранения Умка встал на задние лапы и долго смотрел назад, хватая носом воздух. Никого не видно. А к запаху пресного льда примешивался запах его крови да вечных спутников белых медведей — песцов. Пара их сидела недалеко, ждала дальнейших действий хозяина. Еле уловимо пахнуло человеком, но медведь не обратил на это внимания. Цепочка боль — лед — кровь завязла в сознании Умки. Он еще порычал на торосы, лег и стал зализывать рану на лапе. Перестала сочиться кровь, боль постепенно утихла, и на смену ей появилось чувство голода. Последний раз он ел двенадцать суток назад, перед пургой, добыв в одной из редких отдушин молодую нерпу. В эту осень вблизи берегов нерпы почти не было. Как нагромоздило льды последними летними штормами, так с тех пор ни одной подвижки. Морозы заковали полыньи, и нерпа постепенно ушла от берега. Длинный маршрут на восток вдоль берега окончательно убедил Умку, что этой зимой тут добычи не будет, и он уже хотел поворачивать на север, но вот попал в беду.