Юрий Пензин - К Колыме приговоренные

Поселковой голове, обещавшему народу золотые горы и манну небесную, они откусили палец.

— Не обманывай! — смеялся и над ним Потанин.

А главное, они не терпели любителей выпить за чужой счет.

— К Потанину без бутылки не ходи! — смеялся он, когда эти любители убегали от него покусанными.

Конечно, в истории с собаками нельзя было не отдать должного и жене Потанина, Федосее. Какая это баба потерпит на своём дворе свору собак, а Федосея терпела, потому что у неё было доброе сердце и мягкая, как воск, душа. «Они же несчастные», — говорила она, и глаза её, большие и круглые, казалось, наполнялись слезами. Своего Потанина она называла ласково Потаня, хотя он её, как впрочем, и всех баб в посёлке, звал Фенькой. Рода она была кержацкого, а потому, как считал Потанин, глупого и никому не нужного. Однако это не мешало ему ставить её выше всех баб в поселке.

— Моя Фенька глупой породы, — говорил он соседке, — но тебе до неё, как до Киева.

Похожая на худую сороку, соседка обиженно дергалась:

— До какого Киева? До украинского, что ли?

— Дура! — смеялся Потанин. — По-твоему, Киев в Туркестане?

Соседка обижалась и, когда уходила, клевала Федосею:

— Подумаешь, цаца!

А Федосея Потанина и любила, и считала, что умнее его в посёлке никого нет. Ведь вот и собаки: не кто-то другой решил их приручить, а он, её Потанин. Чтобы подчеркнуть это, она при всякой встрече со знакомыми говорила:

— А мой-то Потанин опять собаку привёл.

Знакомые, не подавая вида, что над ней посмеиваются, говорили:

— Господи, да с таким-то мужиком чего не жить. Живи — не хочу!

Федосея этому радовалась, как ребёнок, а обиженная Потаниным соседка злилась. По натуре она, наверное, баба была неплохая, но, кто этим не страдает, держалась о себе высокого мнения. Свой острый нос она совала во все поселковые дела, по любому вопросу имела своё мнение, в общем, считала себя далеко не дурой. Да и из семьи она была немецкой. Отца ее звали Францем, правда, чёрт его дернул назвать её по-русски, Авдотьей. Поэтому, когда спрашивали её имя, она говорила:

— Ой, да зовите меня просто Францевной.

Вот эта-то Францевна и решила отомстить Потанину за его Киев. Недолго думая, она разнесла по посёлку, что Потанин ходит к чужой бабе. Она сама видела, как он ночью перелазил к ней через ограду. Кто поверил в это, кто нет, но никому не пришло в голову, что такого медведя, как Потанин, ни одна ограда не выдержит, да и зачем ему это делать, когда любая баба сама откроет ему калитку. Конечно, скоро слухи о коварном Потанине дошли до Федосей, и она от расстройства слегла в больницу. Для Францевны это не прошло даром. Одинокий и расстроенный Потанин дня через три после этого пригласил к себе сторожа Ефима. Когда они выпили, он сказал ему:

— Иди, скажи этой стерве: Потанин умер.

— Как умер? — не понял Ефим.

— Скажи, от кровоизлияния, — пояснил ему Потанин.

До Ефима, хоть он и был сильно пьян, дошло — что от него надо.

Францевна, когда он заявился к ней, сидела за столом и пила кофе из любимой чашечки.

— Потанин помер, — брякнул он ей с порога, а присев на табуретку, что стояла рядом, схватился за голову и сделал вид, что плачет. — Ведь вот, живой был, — стонал он, — а раз — и помер!

Францевна выронила из рук любимую чашечку, и от неё остались на полу одни осколки.

— Не может быть! — вскричала она и тоже схватилась за голову.

Держалась она за неё недолго. Вскочив на ноги, она воздела руки к потолку и застонала:

— Не-ет, Потанин не мог умереть!

Ефим решил, что она ему не верит.

— Да постыдилась бы, Францевна! Кровоизлияние у него.

Отыграв свою роль, Францевна бросилась в дом Потаниных, а Потанин, закрыв глаза, уже лежал вверх лицом на кровати.

— Ой, бедная Федосеюшка! Да за что же ей это?! — увидев его, взвыла Францевна по-новому.

Выла она не очень долго, а когда перестала выть, Потанин открыл глаза и сказал:

— Здорово, стерва!

Францевна, не ойкнув, как была, так и упала в обморок. В этот же день Федосею выписали из больницы, а на её кровать положили Францевну.

А погиб Потанин по-глупому. Шли они с Мишкой по улице. Как всегда, по солнечным дням, с рисовкой напоказ, разгуливали по ней голоногие пигалицы, старухи, кучкуясь у подъездов, ругали нынешние порядки, звонкоголосая детвора шныряла под ногами, и ничто, казалось, не предвещало беды. У магазина они встретили дурачка Кузю. Был он в грязном халате и в стоптанных, не по размеру, ботинках. Застывшая на лице мягкая улыбка и голубые с белыми ресницами глаза придавали ему вид подростка, а сбитая в грязную мочалку бородка — вид неопрятного старца.

— А у меня сегодня день рождения, — радостно сообщал он всем, кто проходил мимо.

Его поздравляли, подавали, кто что может, а потом всякий раз спрашивали:

— И сколько же тебе, Кузя, исполнилось?

Кузя морщил лоб, усиленно думал над ответом, а потом, безнадёжно махнув рукой, отвечал:

— Ой, что-то я забыл у мамки спросить!

Все над этим весело смеялись.

Сейчас перед ним торчали два подпитых придурка: один длинноволосый, с фингалом под глазом, другой с дебильным выражением лица и недопитой бутылкой водки. Они разыгрывали Кузю.

— А ну, Кузя, и сколько же я проживу? — спрашивал длинноволосый.

Кузя, отыгравший эту игру сто раз, поднимался на цыпочки, задирал вверх голову и выкрикивал:

— Ку-ку!

— Не-е, мало, — смеялся длинноволосый, и Кузя куковал сколько ему надо.

После этого придурок с дебильным выражением лица наливал ему водки.

— А ну, кыш! — погнал их Потанин.

— А ты не очень! — погрозили ему придурки и отошли в сторону.

При входе в магазин Мишка с Потаниным столкнулись с Францевной. Она недавно вышла из больницы и теперь строила из себя жертву злого заговора двух алкоголиков: Потанина и сторожа Ефима. Увидев Потанина, она юркнула у него под рукой, а когда отбежала на безопасное расстояние, крикнула ему:

— Чтоб тебя, бурбон, задавило-зарезало!

Да, всё бывает в жизни: одному, как говорят, волхвы пальцем в небо попали, другому дура ляпнет — и в точку.

Когда Потанин и Мишка вышли из магазина, придурки уже дрались друг с другом. Придурок с недопитой бутылкой, по-козлиному подпрыгивая, пытался ударить ею длинноволосого. Однако, понимая, что если промахнется, не попадет в голову, ему будет плохо, делал он это с трусливой опаской. Длинноволосый же, тоже подпрыгивая, отступал от него и делал вид, что в кармане у него нож. Вытащить его, опасаясь, что бутылка сразу полетит ему в голову, видимо, он тоже не торопился. Со стороны они были бы похожи на двух дерущихся петухов, если бы страшно не крыли друг друга матом.

— Эх, разве так дерутся! — снимая с себя пиджак, рассмеялся Потанин.

Когда Мишка попытался его удержать, он оттолкнул его в сторону и сказал: