Юрий Пензин - К Колыме приговоренные

— Говорил тебе, козырем бей!

— Да пошёл ты! — отвечал Генкин. — Не было у меня козыря!

— Было — не было, а надо было козырем, — не соглашался с ним Гуров.

«И вот так всегда! — думал Сёмин. — Орут! А чего орут — и сами не знают!»

Однако, готовясь к новому заходу, картёжники стихли. Гуров, раздавая карты, вёл им счёт. Дядин, закуривая и не раскрывая своих карт на столе, бормотал: «Не будем дыбиться, хай козыриться». Генкин, заглядывая в каждую полученную им карту, успевал следить и за Гуровым: не мухлюет ли? Когда карты были розданы, Генкин сделал ход под Дядина.

— Ыхы, — ответил на этот ход Дядин и тяжело задумался над ответной картой.

— Не ыхыкай, а ходи, — посоветовал ему Гуров и полез в карман за сигаретами.

Пользуясь тем, что Дядин думает, а Гуров копается в сигаретах, Генкин свистнул из колоды карту. После этого, делая вид, что зевает, спросил Гурова:

— Как думаешь, рыба завтра будет?

— Какая рыба? — не понял его Гуров.

— Ну, в реке, какая ещё рыба, — ответил Генкин.

— При чём тут рыба? — подозрительно посмотрел на него Гуров и вдруг, догадавшись, в чём дело, сказал тихо: — Положи, падла, карту!

— Какую карту?! — сделав вид, что не понимает, удивился Генкин.

Вскочив на ноги, Гуров крикнул:

— Положи, гад, карту!

— Какую карту? — ещё больше удивлялся Генкин.

В ответ Гуров перевернул на него стол. Всё, что на нём было: и карты, и грязная посуда, и горящая свеча, — полетело на пол.

Этого Сёмин не выдержал. Хлопнув дверью, он вышел из избушки. Спрессованный сыростью туман уже закрыл всё вокруг. Даже землянки, сделанной под холодильник рядом с избушкой, не было видно. Вместо неё зияло что-то похожее на яму с бурой, как в болоте, водой. Липкая морось, проникая Сёмину в лёгкие, давила ему грудь, от потери привычных ориентиров у него кружилась голова, тяжёлая, как в стоячей воде, тишина пугала ожиданием чего-то неожиданно громкого. «Как мне всё это надоело!» — думал Сёмин и ругал себя за то, что решил провести свой летний отпуск на рыбалке. Ведь он и поехал-то на неё не из-за рыбы, — её и в магазине сколько хочешь, — он надеялся, что на природе и отдохнёт, и наберётся новых впечатлений. Природу он очень любил, особенно ему нравились ясные дни с голубым небом и ярким солнцем, а здесь — вот уже месяц, и всё эти проклятые туманы.

Решив разжечь костёр, Сёмин пошёл за дровами. Запнувшись в кустах за скрытую в траве корягу, он упал и сильно поцарапал лицо. «Всё! Хватит! Завтра же домой!» — решил он. Однако когда Сёмин разжёг костёр и успокоился, домой он выбираться раздумал. С его ногой, вывернутой в коленке ещё в детстве, по тайге и болотам дорога ему не под силу.

Посоветовал Сёмину отдохнуть и набраться новых впечатлений на природе начальник экспедиции Кукин. «Всё, — сказал он ему, — своё ты, Сёмин, сделал! Полугодовой баланс подбил, бери отпуск и с моими орлами марш на природу. А поможешь им — получишь по наряду». Работал Сёмин в экспедиции бухгалтером, и что там говорить; калькуляторы и счёты за зиму ему надоели, как горькая редька. А тут случай, так почему бы им не воспользоваться! Надеялся Сёмин, что и с товарищами своими найдёт общий язык. Ведь все они были из простого народа: Дядин работал в экспедиции кузнецом, и было видно, что выше кувалды он никогда не поднимется, Генкин всю жизнь перебивался на подсобных работах, а Гуров до инвалидности был промывальщиком, а когда обморозил ноги, и на одной из них ему отрезали пальцы, стал истопником.

Однако с первых же дней рыбалки Сёмин почувствовал, что своих товарищей он не понимает. Началось это с динамита. На одной из рыбалок, в глухой заводи, они так ахнули, что вся рыба — от мальков до крупной — всплыла вверх брюхом. «Да это же злостное браконьерство!» — хотел крикнуть он, но этого ему не дал сделать Гуров.

— Греби её лопатой! — крикнул он, а сам с Дядиным стал заводить на неё сеть.

Не нашёл он общего языка с ними, когда вернулись они с рыбалки. Привыкший к порядку и точному учёту, Сёмин, перекладывая рыбу из лодки в тару, взялся её считать поштучно. Увидев это, Генкин расхохотался;

— О, арихметик нашёлся!

Сёмин не знал, что на промысловой рыбалке поштучный учёт рыбы никто не ведёт, считают её мешками.

Не поняли Сёмина и вечером, за картами. Видя, что эти карты перерастают в ругань, он предложил:

— А не сыграть ли нам, ребята, в шахматы?

— Чего? — не понял его Генкин.

А Гуров и Дядин в его сторону даже не посмотрели.

На следующий день, утром, они предложили Сёмину на рыбалку с ними не ходить, а остаться в избушке и готовить ужин. «Ну, уж нет!» — решил Сёмин и первый сел в лодку. Никто ему ничего не сказал, однако на рыбалке для него это не прошло даром: все делали вид, что рядом с ними Сёмина нет, а когда он бросился помогать вытаскивать из реки сеть, Гуров его обрезал:

— А это ещё зачем?

А вечером в тот день прикатил к ним начальник экспедиции Кукин на своём водомёте. Прикатил он не один, а с девкой. Узнав её, Сёмин ахнул: девкой оказалась его сотрудница, кассирша Инина Верка. «Да она ж ему в дочери годится!» — не понял Кукина Сёмин. А Кукин прикатил не только с ней, но и с водкой. Вечером у костра состоялась большая пьянка. Верка через этот костёр сначала прыгала и, как дура, смеялась, а когда напилась, плясала около него, изображая из себя цыганку. Потом Кукин увёл её в избушку и долго оттуда не возвращался. Утром, набив рюкзак икрой, а водомёт рыбой, он собрался уезжать. Провожать его Сёмин не пошёл, но всё, что происходило на берегу, видел и слышал. На посошок все там выпили, а прощаясь, Кукин сказал:

— Молодцы, ребята! Так держать! — и спросил: — Может, надо чего, говорите.

И тут произошло такое, чего Сёмин никак не ожидал. Весело рассмеявшись, Генкин сказал ему:

— Начальник, арихметика забери!

Кукина словно ударили по голове палкой.

— Ни в коем случае! — вскричал он. — Мне этот Сёмин на работе плешь — во как проел! Нет, нет, и не просите! Не возьму!

Сёмина бросило в жар. Да что же это такое?! Выходит, правильный бухгалтерский учёт материальных и денежных ценностей в экспедиции ему поперёк горла! Да и Генкин — тоже хорош! А ещё земляк! «Ну, погодите!» — злился Сёмин. А рыбаки, возвращаясь с реки, возмущались:

— Водки — и по бутылке на рыло не привёз, а икры и рыбы хапнул на два ящика, — ругался Гуров.

А Генкин, поравнявшись с Сёминым, расхохотался:

— Вот она — твоя арихметика!

Выбрасывая в ночь последние блики, вяло догорал костёр, с реки тянуло холодом, отяжелевший от сырости туман, казалось, уже никогда не рассеется, и утром не будет на реке ни солнца, ни голубого неба, ни щебета птиц, ни ласкового дуновения ветра; а днём этот туман станет душным и липким, в ночь же снова отяжелеет от сырости, и так будет всегда, пока существует и сама река, и похожая на якутскую юрту избушка, в которой всё ещё дуются в карты и переворачивают друг на друга столы с грязной посудой. «Вот так и в жизни, — думал Сёмин, — всё — как в этом тумане. Тыкаешься в ней, как слепой котёнок, а куда, зачем — и сам не знаешь». А жизнь и на самом деле обделила Сёмина главным: она уже с детства направила его не по тому пути, который был ему предназначен призванием, а по другому, ею самой выбранному.