Самуил Гордон - Избранное

То ли из-за того, что полученное письмо снова отняло у Симона надежду, которую с тех пор, как они муж и жена, Лида поддерживала в нем и не позволяла окончательно терять веру в то, что Даниель когда-нибудь да отыщется, то ли вдруг дали о себе знать два года на фронте, но вскоре после того, как получил он письмо, произошло такое, чего ни его жена, хотя она и доктор, и прежде всего сам Симон совершенно не ожидали. Обоим трудно было представить, что ему, для кого пробежаться после утренней зарядки к дальнему горному седлу было обычным делом и кому ничего не стоило десять — пятнадцать раз подряд поднять на вытянутой руке двадцатикилограммовую гантель, надо вдруг вызывать «скорую помощь». Но вызвали ее не посреди ночи, когда Симон проснулся от страшной боли, не отдавая себе отчета, где, собственно, у него болит. Поначалу ему показалось, что в подушке торчит иголка и впивается ему в плечо под самой лопаткой. Он поднял с подушки голову, провел несколько раз рукой по наволочке, но ничего не нащупал. И все же он чувствовал острые уколы иглой, на этот раз уже и в груди. С каждой минутой боль становилась острей, не давала дышать.

У Лиды наверняка должны быть какие-нибудь таблетки от боли. Но он боится будить ее, как бы не перепугалась, как перепугалась однажды, когда он поднял ее среди ночи с постели.

Жильцу с другого этажа вдруг стало в ту ночь плохо, «скорая помощь» задерживалась, и тогда постучали к Фрейдиным. Все соседи по подъезду знали, что Лида врач. «Скорая помощь» подтвердила диагноз Лиды. У больного двухсторонняя пневмония. Но как ни осторожно и тихо Симон разбудил ее тогда, Лида весь день не могла прийти в себя, и он очень боялся, как бы у нее не повторился приступ бронхиальной астмы, так сильно напугавший его в прошлый раз.

Но возникшая боль не давала ему дольше лежать. Он поднялся осторожно и слез с постели. Голова кружилась, Симон еле доплелся до стула. «Пройдет, — шептал он, сидя с закрытыми глазами, — пройдет…» И вдруг, против его воли, вырвался испуганный крик.

Он, очевидно, потерял сознание, ибо, когда открыл глаза, в доме горел свет, а возле него, бледная и перепуганная, стояла Лида и ставила ему горчичники на грудь.

В больнице, куда «скорая помощь» доставила его, выяснилось, к счастью, что права была Лида, а не врач «скорой помощи». У занемогшего Симона оказалась стенокардия, а не инфаркт.

Уже когда Симону разрешили сидеть, Лида сказала ему с упреком:

— Почему ты меня сразу не разбудил? Не дай бог…

— Родненькая моя, — от особой мягкой улыбки, которая так молодила его, узкое смуглое лицо Симона засветилось простодушием и добротой, — ты ведь сама столько раз говорила, что врачи своих близких не лечат. — Он закрыл глаза, словно хотел удержать что-то в них, не дать ему исчезнуть, и спросил: — Не можешь ли ты узнать, как зовут врача «скорой помощи», который приезжал ко мне?

— Зачем это тебе? — спросила, улыбаясь, Лида. — Хочешь посоветовать ему быть осторожней с диагнозами? Иногда и более опытные врачи, даже профессора, ошибаются. Тебе, во всяком случае, обижаться на него не следует. Каждый больной был бы счастлив, ошибись врач в его случае, как в твоем доктор «скорой помощи».

— Я спрашиваю не потому, Лидочка. Заметила ли ты, какие у него были глаза, когда он сидел возле меня, пока сестра снимала электрокардиограмму? В них было такое страдание, будто он испытывал мою боль, как свою. — Симон снова закрыл глаза и опять ясно увидел перед собой в сгустившейся тьме доктора «скорой помощи».

И в тот раз, и теперь Симон был уверен, что до этого никогда в жизни его не видел, и все же он ему знаком. И страшно знаком. Не видел ли он это светлое лицо с черной бородкой и мягкими сострадательными глазами на портрете где-нибудь в картинной галерее или у героя спектакля в каком-нибудь театре? В далеком своем детстве он слышал, как о таких лицах говорят, будто снизошла на них светлая благодать.

Симон все-таки вспомнил, где мог видеть доктора.

В минувшие годы, когда Симон учился в автодорожном институте, почти все московские театры давали по воскресеньям по доступным ценам дневные спектакли, как в своих собственных помещениях, так и в различных клубах. Посещали дневные спектакли главным образом студенты. Но Фрейдин редко ходил на эти представления, на многих он уже побывал несколько раз, и не днем, а вечером, с лучшим составом актеров, притом совершенно бесплатно. Был у него близкий приятель, студент 2-го университета, звали его Готке. В те годы в Москве было два университета. Первый находился в центре, на Моховой, второй — на Малой Пироговской улице.

Общежитие 2-го университета, где жил Готке, было в самом центре города — в Охотном ряду, — прямо напротив Колонного зала и в считанных шагах от самых лучших театров: от Большого, от его филиала, от Экспериментального, от Малого и 2-го МХАТа.

1-й МХАТ находился чуть дальше, но не более чем в пяти-шести минутах ходьбы от общежития. Во всех этих знаменитых театрах, и зимой, и летом, во время антрактов не было принято давать контрамарки. Во время антракта можно было выйти на улицу покурить или просто погулять на свежем воздухе, а когда возвращались с улицы в театр, никто из контролеров даже не просил предъявить билет. Кому из контролеров могло прийти в голову, что в пятнадцати-двадцатиградусный мороз кто-то придет в театр без пальто и шапки. Когда приблизительно кончается первый акт спектакля, студенты общежития в Охотном ряду знали хорошо и в легкой одежде лишнее время на морозе не крутились. Не было, кажется, в тех театрах ни одного спектакля, которого бы студент Фрейдин таким образом не посмотрел несколько раз, без первого акта, сидя на ступеньках или прислонясь к стене. Но спектакль «Дядя Ваня», который Московский Художественный академический театр давал однажды в воскресенье днем в университетском клубе на улице Герцена, Симон не видел. К тому времени на своей сцене МХАТ эту пьесу уже не ставил.

Прошло столько лет с той поры, а Симон и поныне помнил тот воскресный день, помнил даже, что день был холодный, промозглый.

Быть может, он потому так запомнился ему, что рядом с ним на скамье, по случайности, сидел любимый им в ту пору поэт Михаил Светлов. Кто в спектакле играл доктора Астрова, Симон при всем желании вспомнить не может. Но играл так, что, сколько бы лет ни прошло, он этого не забудет. Вот на него, на доктора Астрова из чеховского «Дяди Вани», и похож врач «скорой помощи».

В глазах его тоже светится вся мировая скорбь, он глубоко переживает за страдающих людей, растения, птиц, за все и за всех.

— Лидочка, — обратился Симон к жене, приоткрыв глаза, — принеси из дому альбом, я попытаюсь нарисовать доктора по памяти.