Юрий Васильев - Право на легенду

Пряхин кое-как выбрался из толчеи, но тут кто-то взял его за локоть, повернул к себе, и он увидел, что рядом стоит молодой еще, очень загорелый и очень знакомый человек, а вот кто — хоть убей.

— Даня, ты Даня, — сказал молодой человек. — Что же ты, Даня? Разве так можно?

— Здорово, — на всякий случай сказал Пряхин, мучительно морща лоб: да кто же это, в самом деле? Вот она, московская сутолока. — Ты уж прости, пожалуйста: иду, понимаешь, под ноги смотрю. Людей-то и не видно.

— А я думал — не узнаешь. Ну, это хорошо, что ты пришел. Я вот тоже… Народу сегодня, видал сколько, а знакомых не густо. Кое-кого, правда, встретил. Надеялся, может, капитан в отпуске, так нет. И не пишет. А ты, выходит, отдыхаешь?

«Фу-ты, черт! — с облегчением подумал Пряхин. — Как это я не узнал? Затмение нашло, не иначе. Возмужал Коростылев, правда, бороду отпустил, его в этой бороде и не узнаешь сразу».

— Ты погоди, Егор. Не тарахти так. Ты мне скажи, что тут за сбор такой?

Коростылев даже присвистнул:

— Э! Да ты, я вижу, серый! Не знаешь? Каждый год тридцать первого августа в шесть часов вечера тут собираются все северяне, какие есть в Москве. Понял? И кто в отпуске, и кто на пенсии, и кто учиться приехал — вся Колыма и Чукотка сходится. Потом, конечно, кто в гости, кто по ресторанам… Святой закон! Так что держи свой портфель крепче, я тебя сейчас поведу, у нас уже столик заказан.

Пряхин не успел оглянуться, как вместе с Коростылевым оказался за большим столом, в ярко освещенном зале, рядом с какими-то женщинами, девицами, солидными мужчинами. Музыка играла степенно, не надрываясь, разговор сразу сделался общим, громким, как в сквере, у театра, и у Пряхина от всего этого зарябило в глазах. Он даже подумал: как они, бедняги, не очумеют от суеты и собственного щебетания. Потом вино в тонких бокалах, уютное звяканье посуды, табачный дым, порхающий разговор, к которому он уже не прислушивался, — все это окутало его теплом, он был доволен, сыт, благодушно хмелен. Ему тоже захотелось что-нибудь рассказать, чтобы все смеялись, захотелось танцевать, но ни рассказывать, ни танцевать он толком не умел и потому продолжал тихо сидеть, наслаждаясь странной, непривычной для него жизнью, которая — смотри-ка ты! — не так уж и плоха.

— …Видали? А я что говорил? — донесся до Пряхина голос Коростылева. — Вроде бы с тобой сидит, а вроде нет его. Ты о чем думаешь? Я, например, девушкам рассказываю, как тебя директор воспитывал. Не возражаешь?

— Да ну, нашел что вспоминать, — проговорил Пряхин, с трудом возвращаясь в зал, увешанный зеркалами и люстрами. — Мог бы что-нибудь новенькое. Да и привираешь ты, по-моему.

— Ничего не привираю, все верно. Теперь слушайте дальше. Родители этой девушки были в отпуске, но Даниил Романович и его невеста — люди современные, ждать их не стали, подали заявление в загс. И Пряхин тут же поехал в районный центр, за двести с лишним километров, чтобы купить там диковинный, никогда в этих краях не виданный мебельный гарнитур. Да-с… Именно гарнитур. А это в то время на Чукотке было то же самое, как если бы я сейчас самолет в личное пользование приобрел. Купил, погрузил его на вездеход, увязал веревками и через реки да перевалы, скрипя всеми колесами, добрался наконец до родного совхоза, где он в те далекие годы работал.

Тут произошло в поселке некоторое замешательство: такого еще никто не видывал! Люди окружили вездеход, дивились, обсуждали, и вдруг незаметно так, бочком, протиснулся к Пряхину главный бухгалтер, взял его за руку и, не сказав ни слова, повел к директору. Тот только из отпуска возвратился, еще и помыться с дороги не успел.

Директор Пряхина любил и уважал главным образом за то, что молодой механизатор не погнушался в совхоз приехать. Бухгалтера своего он тоже хоть и не любил, но уважал, а тем более слушался, потому что бухгалтер — это финансовая дисциплина.

Посмотрел директор на Пряхина и спрашивает:

«Зачем тебе, Даня, обстановка? Я и то без обстановки живу».

«Так я, — отвечает Даня, — женюсь, товарищ директор».

«Это хорошо, — говорит директор. — И я тоже давно женат, и дочка у меня взрослая, а гарнитур я себе не позволяю».

«И напрасно не позволяете, — говорит Даня. — Тут ведь не в гарнитуре дело, а в моральном стимуле и социальной подоплеке. Если у тебя табуретка да кровать колченогая, значит, ты человек временный, а если у тебя мебель красного дерева и трюмо за большие деньги, — значит, ты корни пускать собираешься. Моральный фактор это, товарищ директор».

«Какой же ты молодец, Даниил Романович! — просиял директор и тут же обнял Пряхина. — Истинный ты молодец! Объявляю тебе благодарность в приказе. За сознательность и заботу о судьбах родного хозяйства».

Тут он, однако, посмотрел на бухгалтера и, потупившись, добавил:

«Конечно, кое-какие формальности придется соблюсти. Мы вот тут подсчитали. Прогон вездехода в оба конца, простой вездехода в райцентре, горючее, самовольная отлучка на четыре дня, амортизация… Пустяки, в общем. Месяца за три расплатишься… А на свадьбу я к тебе приду, если пригласишь. Или не пригласишь?»

«Без вас, товарищ директор, мне в этом деле не обойтись», — загадочно сказал Пряхин и с тем вышел.

Тут весь конфликт и завязался. Не успели в конторе вывесить приказ, как явилась к директору его единственная, глубоко любимая дочка Симочка вместе со своим женихом Даниилом Пряхиным, и стали они испрашивать себе благословение.

— Никуда я не являлся! — под общий смех не выдержал Пряхин. — Еще не хватало. Серафима сама доложилась.

— Правильно! — ничуть не смутившись, согласился Коростылев. — А уж как она доложила, так об этом один только папаша знает, у него потом целый месяц щека дергалась.

Одним словом, собрала Серафима свои платьишки и ушла к Даниилу Романовичу. Мать в слезах, отец валидол пьет. Бухгалтер заперся у себя дома: «Что-то теперь будет?» Зато в поселке оживление, предчувствие нового поворота событий. И правда: Серафима для начала отменила свадьбу. «Какая может быть свадьба, если отец родной разул-раздел, по миру пустил!»

— Егор, побойся бога! — снова взмолился Пряхин. — Как же не было? Ты же сам на свадьбе гулял, окаянная душа.

— Сдаюсь! — рассмеялся Коростылев. — Концовку я присочинил. Для драматизму. Но — было ведь? Было! Вы с тестем потом друзьями сделались, а Сима долго еще отца шпыняла: «Век тебе твой подарочек свадебный не забуду!»

Вечер в ресторане тем временем подошел к концу. Пряхин хотел было поехать к себе в гостиницу, но Коростылев сказал, что так люди не поступают, — пусть все разъезжаются, куда им надо, а они поедут к Коростылеву и будут беседовать вдвоем, как мужчина с мужчиной.

На другой день с утра Пряхин решил, что долг платежом красен: вчера Коростылев угощал, нынче его очередь. Болит, наверное, у Егора голова.