Юрий Васильев - Право на легенду

Зато постепенно приходила известность. Он уже прочитал о себе в газете, что он, бывший десантник-парашютист (парашюта Володя в глаза не видел, в пехоте служил), знал, что, «умело маневрируя» и так далее, он проявил мужество, и волю к жизни. Вот, собственно, и все, что случилось с ним яркого и необычного за последние обозримые годы.

Жернаков тогда навестил его в общежитии вовсе не для того, чтобы посмотреть на героя дня… Он обратил внимание на Володю сразу же, как тот пришел в цех. У парня были недоверчивые глаза, и Жернаков знал им цену. Это недоверие ко всему, что уже сделано, но еще не переделано и не улучшено, он на всю жизнь запомнил в глазах Валентина Ильича Горина, с которым они когда-то начинали скоростное резание на Севере.

В комнате, помнится, были девчата: нынешняя жена Володи Галка, Зина из деревообделочного, еще кто-то и Тимофей — он пришел по поручению цехкома, принес мандарины и курицу.

Володя лежал на заправленной койке и вдохновенно, с пафосом рассказывал:

— Лечу… Ну, думаю, хана! Говорили дураку — брось курить! Не бросил. Теперь, думаю, за это в блин превращусь. А земля все ближе — прямо так на меня и летит! Так прямо на меня и надвигается, снежным покровом блестя на солнце.

Он приподнялся на подушке, оглядел всех и рубанул ладонью воздух:

— Однако — шалишь! Не на такого напали, чтобы задаром жизнь отдавать. И стал я думать, как бы мне это изловчиться, чтобы не слепая стихия меня вела, а сам я ее под уздцы… Лечу, значит, соображаю…

— Ой, — пискнула Галка. — Это надо же… Как думаешь, медаль могут присвоить?

— Ну, не знаю. Как обернется. Слушай дальше…

— Шесть секунд ты падал, — безжалостно перебил его Тимофей. — Ровно шесть, это и проверять не надо. Не много ли мыслей у тебя в голове мелькнуло?

Девчата посмотрели на Тимофея с укором: человек, можно сказать, с неба упал, а ты не доверяешь. Но Володя ничуть не смутился. Он подумал секунду, переспросил:

— Сколько, говоришь, я падал?

— Триста метров — это секунд восемь по всем законам земного тяготения.

— Ну, допустим. Только вот знаешь, сейчас читать учат ускоренным методом. Слышал? То-то. Посмотрит человек на страницу — и готово. Вот и я думаю так же. Молниеносно. Еще и подумать не успел, а уже придумал.

Все засмеялись, и Жернаков тоже — рассказывал Володя действительно смешно, понимая, что верят ему только девчата, и то лишь первые полчаса. Но вот и сейчас Жернаков хорошо помнит эти его слова: «Еще и подумать не успел, а уже придумал».

В этих словах — вся сила и вся беда Володи, его таланта, который он тратит несообразно и сумбурно, зажигаясь от первой же искры и угасая от первого дуновения ветра.

Чем больше Жернаков присматривался тогда к Володе, тем больше находил в нем общих черт с Женькой, хотя по возрасту они ни в какое сравнение не шли: один армию отслужил, другой третий класс едва осилил, но вот эта настырность, упрямство, неуравновешенность, непочтение к авторитетам, горячность и самоотдача, с одной стороны, а с другой, — полная открытость, порой даже беспомощность — все это было у них обоих.

Вернувшись в цех после своей летной эпопеи, Замятин в течение двух недель придумал и вычертил оригинальную конструкцию автоблокировки для дверей вертолета, которая была простой в изготовлении и, что особенно радовало Володю, остроумной.

— Берите и пользуйтесь, — сказал он, передавая чертежи и модель в мастерскую аэропорта. — И не кидайте больше людей на заснеженные просторы тундры.

Ему пожали руку и выразили благодарность, хотя по-прежнему предпочитали обходиться без блокировки. Володина схема хоть и была хороша сама по себе, не вписывалась в «контекст» вертолета, и для ее применения нужно было потихоньку переделать всю машину.

Другой бы, конечно, расстроился, но Володя не переживал по той простой причине, что так и не узнал об этом. Сделал — и ладно, а как оно там пойдет — пусть у них голова болит.

Жернаков — они тогда еще работали бригадой — похлопотал перед начальством, и Замятина отдали ему с легким сердцем. Сам Володя, правда, особой радости не проявил, — но это по строптивости характера. Работать с Жернаковым —это считай, что тебя признали мастером. А до признания ему еще было далеко.

В городе шло большое жилищное строительство. Мебельная фабрика партиями выстреливала столы и табуретки, серванты и стеллажи. Все это расхватывали еще по дороге в магазин, записывались в очередь. Но хуже всего дело было с матрацами, диван-кроватями и другой спальной мебелью, потому что для нее нужны пружины, а делать их в городе не умели. Завозили с «материка». Смешно, конечно, но в этом и есть парадоксы окраинного хозяйствования: если можно что-то преспокойно завозить, без хлопот и волнений, то лучше завозить хоть за тридевять земель, чем осваивать новую технологию.

А тут — заминка. Фабрика кинулась на завод — выручайте! Получите новый дом, новые квартиры — мы вас обставим по высшему разряду!

Было совещание в конструкторском бюро. Потом в цехе. Говорили много и долго, ссылались на справочную литературу, приводили примеры из жизни. Через три дня утвердили две конструкторские бригады. Еще через неделю собрали летучку: уточнить некоторые положения, просить фабрику снизить требования по ГОСТу.

Когда летучка уже кончилась и мероприятия были утверждены, пришел Замятин и сказал, что станок, а проще — карусель для безостановочной навивки пружины и автоматического обрезания была готова у него еще вчера, но он никак не может найти кладовщика, чтобы взять у него наждак: «Там самую малость подчистить надо…»

Тут произошла немая сцена: члены конструкторских бригад растерялись, а директор расцеловал Замятина и пообещал ему персональный секретер и мягкое кресло.

Когда карусель была запущена, оказалось, что работает она действительно великолепно — пружина, словно стружка, вилась бесконечной лентой, но не хватало последнего, заключительного штриха. Нужно было изготовить приспособление для расплющивания концов пружин.

— Володя, — сказал Жернаков. — Тут дел на вечер или два. Давай-ка быстренько займись.

— Некогда, — покрутил головой Замятин. — Болен я. Чирей вон у меня на шее вскочил. И неинтересно. Когда, интересно — я делал, никто за мной по пятам не ходил. А тут — вон сколько у нас конструкторов. Пусть шевелятся. Я ведь не обязан, правда?

И делать не стал.

А через полгода и того лучше. Замятин заснул в раздевалке, в своем персональном шкафу, куда вешал одежду. Петр Семенович с ног сбился: что за черт, с утра вроде Володька был, правда, осунувшийся какой-то, бледный, а к обеду — нет его.

Наконец Жернаков каким-то чутьем все понял, дернул дверцу и увидел в глубине шкафа неимоверно скрюченную фигуру спящего Володи.