Владимир Дудинцев - Повести и рассказы

— Земли мало, бригадир!

— Шнур, шнур не забудь! Разруби! — закричал Тимофей. — Всю выемку разнесет.

В голове, в груди Тимофей почувствовал странную теплоту. Он уронил лопату. Мокрые голые руки, подхватив его, поволокли в сторону, уложили на камне под ясным небом.

В двух километрах от выемки — там, где ущелье под прямым углом делало поворот, стоял у дороги экскаватор, огромный, как вагон. Железная стрела его была опущена, зубастый ковш тяжело придавил землю. На краю ковша сидела Дуся и, опустив голову, водила пальцами по отшлифованным, как лемехи, зубьям. Ниже, на травянистом склоне, под колючими и пыльными кустами, дымили цигарками рабочие. Около Дуси падали мелкие камешки, брошенные из кустов. Повариха не замечала их.

— Вишь, как ждет! — шутили рабочие за ее спиной. — Вот они, какие нынче мужья пошли: свою работу сделал — с Мухиным план выполняет! А тут Дуся вот стереги ему машину. Она его, конечно, возьмет сегодня в оборот. А, Дуся?

— Что он, что Снарский, — гудели голоса. — Против него пять человек того не сделают. Ему бы на шагающий экскаватор, на четырнадцатикубовый. Вот где Тимохе побороться!

Между тем вдали на дороге показались люди. Они шли неровным, колеблющимся строем, поднимая пыль. Недалеко от поворота они остановились, сгрудились плотной толпой, стали смотреть туда, откуда пришли.

И Дуся поднялась, несмело пошла к ним, краснея, прикусив губу. «Ты не знаешь, что я здесь… А что я сейчас скажу тебе! Одно слово, ты его не слышал никогда — вот что ты услышишь! Глупая, почему я раньше этого не сказала?»

Неожиданно совсем близко она услышала грозный ропот рабочих.

— Чего ж ты сразу не сказал, что горит? — рабочие наступали на кого-то маленького. Малыша не было видно из-за широких, белых от соленого пота спин.

Дуся приподнялась на носках. Это был взрывник Мусакеев. Он прямо стоял перед рабочими и держал в руке красный флажок.

— Что ж ты не говорил? Ты же видишь, — авария!

— Бригадир приказал…

— Бригадир, — заговорили сразу все, — Мухин, конечно, не уйдет! И машинист не уйдет! Да ты знаешь, что это за люди? Есть у тебя голова?

— Мусакеев, где Тимофей? — тихо спросила Дуся, положив руку взрывнику на грудь.

— Уйдите вон от меня все! — закричал Мусакеев, затопал, и крупные слезы покатились по его широкому коричневому лицу.

Дуся вырвалась вперед. Крепкие руки схватили ее.

— Тебя еще там не хватало! Не сходи с ума. Куда ты побежишь?

И наступила тишина. Сильные напряженные руки по-прежнему сковывали Дусю, и она вдруг почувствовала, как секунда за секундой уходит от нее жизнь — небо, горы, тихие детские глаза Тимофея.

— Пустите, — попросила она, глядя в землю. Слабо оттолкнула всех и пошла назад, к повороту. Спустилась по склону, исчезла в колючих кустах.

А на дороге опять забасили, заговорили наперебой. Все глаза поднялись к чистому клину неба между высокими черными зубцами — оттуда вот-вот, сию минуту, должна была вырасти темная туча взрыва. Шли секунды. Вместе с теплыми струями ветра подступало и уходило вспять вечное шипение реки.

— Побежала! — вдруг ахнул кто-то.

И всё увидели: вдали по дороге, уменьшаясь, мелькало синее пестренькое платье.

Она не заметила этих двух километров. Она не видела никогда выемки. Верная, милая, укатанная дорога, обежав незнакомые скалы, привела ее к каменному завалу, подсказала: лезь вверх. И Дуся оказалась наверху, на просторной площадке. Куда бежать? Она шагнула и остановилась. Перед нею в тени большого камня сидел на корточках неподвижный рослый киргиз, обхватив бритую голову красивыми коричневыми пальцами. «Где?» — хотела крикнуть Дуся и тут же в тени увидела Тимофея. Он лежал лицом вверх, голый до пояса, мокрый, странно желтый.

— Лей еще, — услышала Дуся знакомый шепот.

Киргиз зашевелился, поднял над головой Тимофея бутылку.

— Хорошая вода, — он подставил руку под струю и смочил себе затылок. — Все пройдет, машинист. Хорошо будет, пойдешь на экскаватор, триста процентов покажешь.

— Наглотался ты здорово, — отозвался из-за камня голос Гришуки. — Завтра лежать будем все трое, уж я знаю этот мелинит.

— Отстояли, — слабо гудел Тимофей. — Прямо не верится.

— Спасибо, ты не растерялся. Когда Бейшеке прибежал, я так и подумал — конец. Ведь год целый долбили! — Грншука сплюнул за камнем. — Быть тебе взрывником! А?

— Быть, — прогудел Тимофей. — Если бы это случилось пять лет назад…

Дуся подошла поближе. Вот он! Тимофей отвел желтой рукой бутылку. Больные глаза его сразу посвежели, засмеялись.

— Ты что? Прибежала?

Она кивнула несколько раз. Припала к его большой мокрой голове. Посмотрела в глаза и опять припала. Желтые пальцы Тимофея побрели, запутались в тяжелых черных завитках.

Бейшеке Тончулуков задумчиво посмотрел на Дусю и, обняв камень, свесился к Гришуке.

— Кто такая? Кто она будет ему? — зашептал он. Закивал, выпрямился, сияя домашней, отцовской улыбкой. Тихонько поставил около Дуси бутылку и отошел.

Гришука тоже поднялся.

— Пойду, Тимоша, посмотрю, не сгорел ли шнур.

1950 г.

В ту позднюю осень, когда с Фосфоритного комбината через тайгу отправился украшенный полосами кумача поезд, увозя в вагонах первые тонны тончайшего желтого порошка, поселок Рудничный состоял всего лишь из двадцати длинных бараков. Построили их наскоро на дне пологой впадины из тех сосен, что были спилены здесь же, на месте. На две стороны от поселка плавно восходили к небу пустынные склоны, сплошь утыканные пнями. Каждое утро по одному из склонов поднимались рабочие, топча щедро набросанную сырую щепу, уходили цепочкой, словно на край света. За этим краем была еще одна такая же впадина, за нею — еще одна, и в каждой, как войско в засаде, темнели угрожающе неподвижные острия пихтовника.

Хвойное море окружало поселок. На рассвете, в тихие минуты, было слышно его вкрадчивое дыхание. Но вместе с ясным осенним днем все лесные окрестности, все синеющие дали открывались для новых звуков, которые, казалось, находили отклик в самой душе леса. Пробегая сквозь чащу, свистел паровоз, и десятки свистков весело отвечали ему из далеких лесных тайников. За горой, около разгрузочного бункера, буксовал самосвал, груженный желтым камнем, а казалось, что там ревут десятки машин. Падали мерные звонкие удары деревянной балки, и в ответ из-за леса в золотом холодном воздухе доносился мерный отзыв.

Рабочие шли на эти звуки, и за бугром, в лесной просеке, перед ними открывалась длинная, белая от щепок улица будущего городка, обозначенная двумя рядами свежих срубов, и каждый день на этих срубах прибавлялись новые венцы. На некоторых постройках уже стояли стропила, и было видно, что родился дом — четырехквартирный, с затейливо очерченной крышей и с балкончиками на втором этаже.