Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)

— Замин!

При моем имени шелковые кисти задрожали, голова под шалью склонилась ниже. Я видел, как маленькие башмачки Халлы потонули в траве.

— Возьми сестрицу Мензер за руку, подсади в кабину, — командовал дядя Селим.

Я повиновался, с деревянной скованностью подошел к невесте, но не дотронулся до нее. Повернулся и пошел обратно к машине. Она покорно следовала за мною.

— Не вздумай посадить в кузов, — шептал за спиной дядя Селим. — В кабину веди, в кабину.

И вот машина тронулась. Разве не все равно ей, бесчувственной, что перевозить? Камни или людей? Счастливую любовь или неизбывную грусть? Хотя при чем здесь машина? Это я везу свою единственную в дом к другому.

Халлы отодвинула от лица шаль. Мы были одни. Даже маленькое оконце в кузов кто-то заботливо задернул цветной занавеской.

— Что же ты молчишь? — спросила Халлы.

Я взглянул в зеркальце, отражавшее нас обоих. Она была бледна. Я никогда не видел ее такой красивой. Выпуклый лоб, брови прочертили сияющий след и подернутые туманом глаза…

— Какая красивая машина! Работай на ней на здоровье.

— Убитому здоровье ни к чему.

— А хвалился, что сильный!

Ее лицо вдруг исчезло из зеркала, как из волшебной рамы. Она схватилась за руль. Машину дернуло.

— Не поедем дальше, пока не скажешь, что мы друзья по-прежнему!

— Скажу, скажу! Пусти, бешеная.

Она не отодвинулась. Положила теплую мягкую ладонь поверх руки, которой я сжимал руль. Кожи словно коснулось только что вынутое из горна раскаленное железо. Но мне не было больно. Мне было грустно.

— Пусть исполнятся все твои мечты, — проговорил я. — Ты всегда хотела выйти замуж за образованного человека и вот выходишь.

— А еще я хотела, чтобы один парень прокатил меня в свадебном платье на своей машине, — отозвалась Халлы. — И это тоже исполнилось.

— Я шофер. Куда скажут, туда повезу.

— А если я выскочу на ходу посреди дороги?

— Не выскочишь. Побоишься. Разве тебе не дорога жизнь в такой радостный день?

Халлы еще больше наклонилась ко мне, собрала в горсть нитку гранатовых бус на шее.

— Видишь? Вот мое единственное украшение. Ничьих подарков на мне больше нет.

Я молчал. Спустя минуту она спросила сдавленным голосом:

— Где перстень, который я тебе подарила?

— К тебе же и вернется. Зачем мне носить чужое?

— Что ж, — задумчиво, как бы про себя, прошептала Халлы. — Значит, так тому и быть. А я твои бусы и на ночь не снимаю.

Внезапно она стала приглушенно смеяться. Или всхлипывать.

— Да посмотри же на меня, — взмолилась наконец. — Разве это не я?

— Я сижу за баранкой. Мне положено на дорогу смотреть, а не разглядывать пассажирок.

— Ты изменился, Замин. За три месяца, что мы не виделись, стал взрослым мужчиной.

— А ты — чужой невестой!

— Но разве ты не знаешь, как все случилось? Они украли меня. По дороге ехал одинокий всадник, я вырвалась, бросилась к нему, уцепилась за стремя, молила помочь. Он ответил: «Жаль тебя, дочка. Но это — люди твоего жениха. Не из Советского же государства они тебя увозят?! А я чужой, ехать тебе за моим седлом — несмываемый позор до конца дней!» Когда меня привезли в дом под красной крышей, женщины вокруг твердили то же самое: «Возвращаться в отцовский дом после ночи, проведенной под чужим кровом, нельзя. Растоптать честь отца — вот что это значит. Опозоренная дочь для родителей хуже мертвой!» Тогда я решила…

— Что лучше покориться?

— Ты не спас меня от злых людей, а теперь сам везешь в дом другого! И еще спрашиваешь?! Я продумала свой путь. Всем отомщу. И отцу, который, не дождавшись, пока дочь поднимется из колыбели, пообещал ее такому чурбану, как Фарадж. И тем, кто меня, будто ворованный товар, передает от одного к другому… Я не дамся мужу. Останусь вечной невестой!..

— Погоди, Халлы. Не кричи. Думаешь, моя чаша не полна до краев?..

Голос мой осекся. Слезы заволокли глаза. Я почти не различал дороги. Как признаться ей, что лишь по просьбе матери я согласился на эту поездку.

Чтобы остудить пылающий лоб, я высунул голову наружу. Опоры электросети, которую только тянули к нашему селению, тропинки, вытоптанные скотом, одинокое грушевое дерево — все мелькало в диком хороводе и оставалось позади.

Аркан дороги захлестнул нас и безжалостно сокращал последние минуты, которые нам с Халлы суждено было провести наедине. Вот уже и холм Каракопек. Почему же мы молчим?

Навстречу машине с песнями двигалась веселая толпа. Дети, как резвые ягнята, рассыпались по лужайке. Играли и пели ашуги, готовясь к свадебному пиру. Всадники горячили коней, ожидая состязаний. Среди них выделялся щегольски одетый Табунщик, его буйные кудри развевались по ветру, буланый конь нетерпеливо перебирал ногами, готовый броситься вскачь.

Я резко затормозил, из-под колес взметнулась пыль. Свадебные гости в кузове с визгом повалились друг на друга. Выскочив из кабины, я взбежал на холм прямо через заросли и стал рвать колючие ветки давно отцветшего шиповника, с миндалевидными твердыми красными плодами. Этот необычный, будто обрызганный кровью букет я принес и протянул Халлы…

Теперь я вспоминаю себя через несколько лет, страшных военных лет. Долгие годы последующей жизни не иссякнут во мне воспоминания. Тысячи фактов, судеб людей прошли через мою жизнь за это время. Сколько друзей я потерял, сколько раз сам чудом оставался цел. И мне кажется, что меня спасли наш стремительный Дашгынчай, холм Каракопек и молитвы матери. Мысленно я взбирался на наш холм и, как в детстве, мечтал взлететь. На всей земле не существовало более желанного места! Казалось, вернусь и мертвые камни обретут голос, снова заговорят со мною, как надежные друзья.

После демобилизации я не стал задерживаться в городе, а поспешил в родное селение. Нужно было заменить брату и сестре отца, стать усердным помощником настрадавшейся матери. Но если бы меня спросили прямо: только ли это зовет домой? На такой вопрос трудно было бы ответить даже самому себе. И через годы мне не удалось выкинуть из памяти злосчастный день свадьбы моей Халлы.

…Веселились тогда до вторых петухов! Мать почти не выглядывала из кухни, где без устали жарила и пекла праздничную снедь. По обычаю, гости наведывались ненадолго и к ней, чтобы вознаградить искусную повариху словами благодарности или деньгами. Детям на свадьбе угощения не полагалось; они вертелись возле взрослых или пускались на общую потеху в пляс. Подростки держались в стороне, стеснялись взрослых.

Я тоже обычно смотрел на танцующих издали. На мне не было праздничной одежды, а на ногах затейливых чарыков с красными плетеными шнурками. Мать часто приглашали кухарничать на празднества, и мы трое терпеливо ждали в сторонке, пока она вынесет нам тарелку жареного мяса да по ломтю хлеба, густо намазанного маслом. Как упоительно пахло это угощение! Аромат пряностей долго еще исходил от материнских рук. Свадьбы были ее обычным приработком. Впрочем, не таким уж большим, потому что она щедро делилась с водоносами, дровосеками, посудомойками — со всеми, кто помогал ей в кухонных хлопотах.