Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)

— В таком виде я вынужден ежедневно возвращаться домой. Пугать людей в автобусе, да еще отмываться часа два на общей кухне в тазу. Мне это надоело, говорю прямо. Если в самом скором времени не будет душевой и шкафчика для городской одежды, я уволюсь. Предупреждаю.

— Товарищ Володин прав, — вставил Икрамов.

— Я много мест прошел за войну, — продолжил Володин. — Видел, как можно содержать гаражи. Нет ничего невозможного даже в том, чтобы ходить в белых халатах. А разве мы сами не способны вырыть двухметровую яму, зацементировать ее и провести проводку? Мы, которые саперной лопатой перебросали столько земли из окопов! Нужна лишь команда. И тут скажем прямо: у нас плохой командир.

Все примолкли. Таких смелых слов на автобазе еще никто не произносил в открытую. Едва Володин раскрыл рот, на него обрушивался целый хор приспешников Галалы. Но теперь его слушали затаив дыхание.

— У нас привыкли шушукаться за спиной, плести интриги. Чтобы предотвратить все это, я и предлагаю довести наше решение до ответственных лиц. Когда оно выйдет за ворота базы, его нельзя будет замолчать.

Сохбатзаде, пропустив мимо ушей фразу о плохом командире, энергично закивал массивной головой.

— Конечно, конечно, виноваты мы сами! Следует засучить рукава и каждому взяться с энергией за свой участок производства. Капля за каплей — озеро нальется. Но, дорогие товарищи, — его голос зазвучал отеческой укоризной, — нужно ли нам лезть в райком партии с душевыми кабинками и тряпками для протирки запчастей? Разве там нет более серьезных дел? Просто бессовестно отвлекать вышестоящих товарищей по пустякам. Как мы будем выглядеть в их глазах, если признаемся, что не способны решить простейших бытовых вопросов? Думаю, со мною все согласятся. — Он говорил, не делая пауз и не давая никому вставить слово возражения. — Ей-богу, товарищи, мы не хуже всех остальных. — Он улыбнулся широко, располагающе. — Если от пятерых отстаем, то зато пятерых опережаем!

Икрамов взорвался:

— Вот этот дух терпимости и губит всякое живое дело, тянет нас назад! Да что мы, в мечети, что ли, где только твердят о терпимости?! Вода заливает по горло: ничего, потерпите! Безгласно сносить недостатки, по-моему, опаснее и вреднее, чем самому делать ошибки. Я не могу согласиться с товарищем Сохбатзаде, будто рядовые труженики не вправе беспокоить партийное руководство. У нас пока нет первичной организации, и мы вправе просить совета прямо в райкоме.

У Галалы на лбу вспухла жилка. В последнем усилии переломить ход собрания он закричал:

— Опять заносишься, товарищ Икрамов!

— Говорю, что велит долг партийца.

— Один человек еще не партия.

— Вся партия — единое сердце и единый ум!

— Попадаются такие, кто примазывается к партии. На нашей базе вы не единственный коммунист, учтите! — Галалы выпаливал без запинки, сохраняя многозначительный вид, мысленно прикидывая, как можно будет использовать свои «обличения» в дальнейшем. — Не считай всех оболтусами. Ты, как немытая ложка, суешься в самую середину кастрюли: мол, вот он — я! Хоть низенькую горушку, а спешишь насыпать, чтобы залезть наверх. Как это называется? Карьеризм — вот как!

Икрамов смотрел на него в немой ярости, но не спешил ответить. Он понимал, что расчет Галалы именно и строился на ответной горячности, на каких-нибудь опрометчивых словах с его стороны.

— Не уводи нас, товарищ Галалы, в ненужный спор, — сказал он почти спокойно. — Речь идет не обо мне лично, а о решении месткома. Я свое место знаю. Выскажешься, когда на повестке будет стоять мое персональное дело. Правильно я говорю, товарищ Сохбатзаде?

Тот сидел, облокотившись на стол, пряча взгляд одинаково и от Икрамова, и от сощурившегося в бессильной злобе Галалы. На прямой вопрос не отозвался ни звуком, лишь опустил тяжелые веки, не то в знак согласия не то думая что-то свое.

Ранним утром караван машин потянулся на беюкшорскую дорогу.

Я не успел миновать ворот автобазы, как из динамика диспетчера громогласно раздалось:

«АЗМ 19—27! Вагабзаде, зайдите к начальнику!»

Выскакивая из кабины, махнул рукой ближайшему водителю из своей бригады, чтобы двигались дальше.

Сознаюсь, неожиданный вызов поселил в душе некоторую тревогу. Вместо того чтобы бегом пересечь двор, я шел неохотно и медленно, нога за ногу. То и дело приходилось сторониться: машины выезжали за ворота одна за другой, и каждый шофер, высовываясь, кричал мне что-нибудь ободряющее или же просто приветственно нажимал на клаксон. Они не были моими приятелями, не с каждым из них я сидел в чайхане за самоваром, но вся база поголовно знала о тех новшествах, за которые боролся Икрамов, и о моей причастности к его усилиям. Группка Галалы отнюдь еще не была рассеяна; как и прежде, она пыталась заткнуть слабым рты, беспардонно вмешивалась в дела месткома, пытаясь сохранить в своих руках власть «второй дирекции». В ход шли любые средства: нашептывание за углом и открытая склока. («Здорово тебе задурили мозги!», «Считаешь Икрамова другом? А знаешь, что он говорил про тебя?..», «Создаете нездоровую обстановку в коллективе, товарищ Икрамов!»)

Я ничего не отвечал на ползучую клевету, но Икрамов умел отбрить очень ловко; его остроумные ответы повторялись потом по всем закоулкам. Работники автобазы относились к нему все с большим дружелюбием и доверием.

Сколь ни увертлив был Галалы, но его прищуренные бегающие как ртуть глаза все чаще выдавали тайные мысли, пока язык источал мед. Мы с ним держались очень вежливо, хотя отлично понимали, что у каждого за душой. Иногда он говорил с такой откровенностью, что я начинал ему верить.

Вскоре после истории с анонимным письмом, когда он отрицал, что я сдал в кассу деньги, Галалы подстерег меня на автобусной остановке, мы вместе проехали половину дороги, и он уговорил сойти по пути.

Углубившись в пустой переулок, он остановился под фонарем и с дрожью в голосе, поклявшись здоровьем своих детей, стал уверять в своей полной непричастности к анонимке. Как великую тайну поведал, что ему удалось приметить почтовый штемпель на конверте.

— Письмо из твоего района. Ищи врага среди односельчан.

Я довольно равнодушно отозвался:

— Знаю, это написал сын нашей соседки, мой бывший одноклассник. Не то чтобы он очень дурной человек, а так, балаболка.

Моя осведомленность разочаровала Галалы, но он не упал духом и не упустил нить разговора:

— Был я сегодня в бане. Совершил омовение. Все-таки мы мусульмане! И Коран с собою взял. Вот он, в нагрудном кармане. Кладу на него руку и говорю тебе чистую правду: когда меня спросили об этих деньгах, я растерялся. Думал, обвинят, что взял у тебя взятку. Потому и отрицал, что видел эти распроклятые три сотенные. С перепугу сказал, клянусь могилой матери! Нехорошо поступил, не по-мужски, уж прости…