Виктор Зиновьев - Теплый ветер с сопок

Потом он понял, почему остался жив: сначала машина ударилась крылом и только потом перевернулась, а кустарник еще больше смягчил удар и помешал кабине сплющиться в блин… Он очнулся от жжения на шее и спине: электролит из разбитого аккумулятора капал прямо за шиворот. А сам он лежал кверху ногами, сдавленный со всех сторон железом. Почувствовав запах бензина, испугался, что от замыкания возникнет искра, и попробовал шевельнуться. Получилось, но дальше не пошло. Он ждал, что сейчас прибегут люди и вытащат его отсюда. Он долго ждал, громко стонал, но никто не приходил. Тогда впервые в жизни он заплакал.

В гараже и в поселке никто не мог поверить, что он без чужой помощи вылез из сплющенной кабины. Из мастерских пригнали кран, на месте определили: машина лежит к обороту знака, перевернулась через нос, шофер был трезвый, значит, не виноват. Среди ремонтников были ребята, которые хорошо знали Колыму. Но Коляю не стало легче. Все дни в больнице и потом дома он раздумывал — тот с бортовушки, ведь он видел его кувырок и понял, что это из-за него! И не остановился, не подошел…

Коляй покрутился еще по гаражу. В углу слесари разбирали автоматические тормоза новенького КамАЗа. Мало изобрести и сделать, надо предвидеть, как и где механизм работать будет. А у Колымы свои законы, не каждая машина выдержит. Некого тут винить и незачем. Засучивай рукава и делай дело, так больше толку. Бывалые шоферы это знают, потому и опрокидывают кабины новых машин, не красотой любуются, внутрь заглядывают.

Потом он поинтересовался, как выправляют наливняк. Балда шофер забыл открыть вентиль, когда сливал топливо, и цистерну смяло вакуумом. Коляй и здесь помог. Только взял протянутый кем-то домашний пирожок, чтобы подкрепиться, как сверху, с галереи, крикнули:

— Зубков не ушел еще? К начальнику!

Когда он проходил мимо завскладом Егорова, переливавшего в банку вонючий антифриз, тот показал железные зубы и сказал:

— И до тебя очередь дошла…

Егоров был прижимистым, шутил редко, но мог для гаража достать все, что пожелает душа. В другой час Коляй воспользовался бы случаем и попросил бы лампочек для подфарников, новые сальники или нитроэмаль. Но начальство ждать не любит, и Коляй успел только подумать, не обиделся: бы Егоров за то, что он ему не ответил.

На пороге он столкнулся с одним из новых шоферов. Тот больно ушиб Коляю пальцы дверной ручкой и зло прошагал мимо. Коляй посмотрел ему вслед.

— Ну, что скажешь? Как дела идут? — начал разговор Петрович.

На широкое лицо его свесилась прядка седых волос. Петрович не замечал ее. Коляй кожей чувствовал буравящий взгляд из-под нависших, тоже седых бровей. Поэтому смотрел не в лицо, а ниже. Кадык у Петровича, как у всех очень пожилых людей, глубоко спрятан в складках. Когда кадык дернулся и вспух острым углом в воротнику цветастой домашней рубашки, Коляй поднял глаза.

Петрович поинтересовался, нравится ли ему на стройке, долго ли хочет здесь оставаться. Конечно, он знал, что Коляй из местных, но о родителях не спросил. А Коляй и ответил бы не стесняясь. На от того, что не спросил, Коляю все же было легче.

Заговорил Петрович о другом.

— Скажи, Коля, — вздохнул он, — куда бегут? В Якутии мы на «четверках» возили. Буржуйку из обрезка трубы поставишь, дымоход через капот — и пошел. Забор вокруг гаража разбирали — нечем кабины топить было. А здесь «магирус» четыре года поработал — списали! На тебе другую!

В гараже знали, что Петрович жизнь провел на колесах. Начинал учеником слесаря в подвижной военной ремгруппе. На фронте же сел за баранку, возил снаряды, цветной лом, продукты — что дадут. Под осколок не угодил, но боевые награды имеет самые настоящие, кто на вечер фронтовиков ходил, рассказывал. После войны Петрович с баранкой не расстался, по всей стране ездил, разруху помогал ликвидировать. Однако осел на Севере. Север большой, стройки на нем от Мурманска до Магадана разбросаны, — вот в этом направлении он и двигался. Лес возил, потом трубы, кирпич, станки для комбинатов, и ГЭС строить пришлось. Кто с Вилюя, помнят его: своим умом, без диплома до завгара дошел. Такой человек работу знает до винтика, потому подскажет не через губу, а по-человечески.

Коляй так и не понял, зачем его вызывали. Только когда уже взялся за ручку дверей, Петрович поднял глаза от бумаг:

— А обгоняющих надо пропускать. Люди специально из Магадана ехали по охране окружающей среды. Да и по другому важному делу торопиться можно…

Начальники, они ими и останутся, — нажаловались все-таки.

Коляй сидел на стуле и смотрел на будильник. Он смотрел на циферблат и видел сразу весь день: утром столовая, в обед тоже и вечером, а в перерывах он сидит на стуле или лежит на кровати. Так было и зимой, и весной, и сейчас, и вообще все выходные. Не было клуба — хотелось на танцы, а построили — охота пропала одному стенку подпирать.

Он стал крутить транзистор, бросил. Потом, словно нечаянно, уже в который раз подошел к зеркалу. Старые мысли ползли в голову: почему он таким уродился? В природе существует равновесие, понятно, не всем рождаться красавцами. Но почему именно он до самого конца жизни должен иметь скулы лопатой и нос, похожий на кукиш?

Коляй лежал на кровати, и в комнате стояла такая тишина, что было слышно, как где-то далеко хриплый голос кричал: «Пусти, я не пьяный! Открой!» Он отвернулся к стене, начал насвистывать и попробовал даже весело запеть. Но ничего не получалось, Коляю вдруг сильно захотелось на перевал Лачканах. Вчера на самой вершине он вылез из кабины и посмотрел вниз, — машины здесь ходили редко и стоять можно долго. Под ногами лежали сопки, вершины их уже покрыл снег, кругом необычайная красота и простор, как в небе. Коляй не выдержал и крикнул, голос оборвался, словно потонул в вате. Ему показалось скучным стоять в голых камнях — эха и того нету, и он поехал быстрее вниз, где в темном распадке росли деревья. А сейчас хотелось снова вернуться туда, хоть на минуту почувствовать себя на большой высоте, а потом разогнать машину и ухнуть с самого крутого прижима…

Комната находилась на первом этаже, поэтому Коляй увидел, как на бетонное крыльцо поднялся человек в солдатской ушанке, и обрадовался — все не одному сидеть. Это был Романтик.

Не спеша Романтик умылся в ванной — всегда он обтирался водой до пояса — и вышел с вафельным полотенцем на шее.

— А я одного хочу, — сказал он, — чтобы в сутках было двадцать пять часов.

Разговаривать с Романтиком было делом никчемушным и скучным: все ему ясно, обо всем он читал в книжках. Оживал он, лишь когда его спрашивали о смысле человеческой жизни. Коляй соскучился один, поэтому, подумав, спросил: