Константин Абатуров - Тихая пристань

— Ой, не выдумывай, Ваня! — пугался Федор Петрович. — Да и кому нужны здесь верхолазы? Для этой проклятущей трубы? Пусть лучше она сгинет! Пусть! — в сердцах кричал он.

Сережка, однако, не послушался. Выбрав как-то тихое, безветренное утро, когда в поселке еще все спали, забрался вместе с кочегаром на трубу и приладил колпак. Когда Угаров узнал об этом, так и ахнул. А кочегар радовался: причередили трубу — и огонек в топке повеселел, спасибо парню!

Однажды Сережка прибежал к Угарову с журналом. Перелистнул и показал ему картинку с изображением верхолазов, повисших на головокружительной высоте над кипящим водосбросом большой гидростанции.

— Вон куда забираются люди, да и то не боятся, — сказал он.

— Ну и что тебе?

— А если я хочу быть таким? Уеду на какую-нибудь стройку и…

— Ваня!.. — голос Федора Петровича задрожал, темные с проседью усы шевельнулись. — Выброси из головы это, Ваня!

Сережка свернул в трубку журнал и ушел. И как сгинул: не показывался на глаза Федору Петровичу. А тот горестно вздыхал: «Вдруг и в самом деле уедет? Как же мне здесь без него, без Ванюшки?..» Немного успокоился, вспомнив, что парень не окончил среднюю школу, надо еще год учиться. А за год мало ли воды утечет… Да и мать, сторожиха Варвара, едва ли отпустит Сережку — тоже ведь единственный сын. Правда, есть у нее две дочки, но они не в счет — выскочат замуж, и поминай как звали.

Последние дни не было гроз, поэтому Угаров отдыхал.

Но скоро снова поплыли темные облака, опять загромыхало, засвистел над поселком бешеный ветер. Федор Петрович просыпался, подходил к окну, с тревогой глядел на шумевшую улицу, на зловещие росчерки молний, распарывавшие темноту, и охал:

— Наказанье! Когда все это кончится?

— Расшатали небось взрывами да ракетами небо, вот и пришла беда, — крестясь, ворчливо откликалась его жена Дарья Никитична, маленькая, с сухими, точно спеченными губами, рано состарившаяся.

— Ну, уж и ракеты. Знаешь ты! — обрывал ее Федор Петрович.

Недолгому покою вновь настал конец. Пришлось старому опять лазить по крышам, скреплять оторванные листы железа, заделывать течь.

А потом и труба напомнила о себе. Случилось это в полдень. Федор Петрович был нездоров — от частого лазанья по крышам болела покалеченная нога — и лежал в тесовой терраске. До этого он только что растер ногу муравьиным спиртом и завязал шерстяным платком. В окошко лил свет, в проулке кудахтали куры, с улицы доносились автомобильные гудки, тихо шелестела за стеной рябина.

Под эти звуки Федор Петрович и задремал, сладко, приятно, как внезапно на улице завыл ветер, застучал калитками. Открыл глаза — в терраске было сумрачно: весь свет закрыла грозовая туча. Хлынул ливень. Шумный, с громом. Дрожала земля, звенели стекла, где-то испуганно взлаивала дворняга.

Небо над поселком будто раскололось. Вместе с пронзительным сухим треском в окошко, в щели плеснул свет молнии, терраска задрожала. И вдруг раздался заводской гудок.

Федор Петрович встал и прошел к окну. Увидал неожиданное: по всему заводскому двору расстилался дым. В густом чаду были крайние приземистые скирды. Уж не молния ли ударила в них? Нет, дым вырывался из котельной. Значит, с топкой что-то случилось. Но что? Перенес взгляд на трубу. Она содрогалась, казалось, дунет посильнее ветер — и никакие растяжки ее не удержат. Но странное дело, дым из нее не шел, пробиваясь лишь тонкой черной струйкой. Ну ясно: тяжелый колпак осел, наглухо закрыл ствол трубы и так, должно быть, сильно заклинился, что и напор воздуха не мог сдвинуть его.

— А-а, захлебнулась, дымоглотка! — мстительно выкрикнул Федор Петрович. Но тут же ужаснулся: — Постой, что я? Беда ведь!

Заметил: во двор завода вошло несколько человек. Все глядели на трубу, размахивая руками. Но дождь скоро прогнал их. А ведь все из-за непослушного сорванца. Надеть-то сумел колпак, а как следует не закрепил. Теперь льнозавод, наверное, придется останавливать. И надолго — скоро ли найдется кровельщик-высотник. Конечно, сейчас могут и к нему обратиться, но разве он пойдет! Нет, нет!

Он топтался, стараясь отойти от окна, чтобы не глядеть больше на трубу, не травить душу.

Но через несколько минут увидел бежавшего к трубе парнишку. Дождь хлестал его, а он только ниже наклонялся, точно это могло защитить его от дождя.

Добежав до трубы, парень выпрямился. Да это же он, Сережка! Угаров испугался, закричал:

— Куда ты, Ваня, Ваня! Сорвешься!!

На крик выбежала на терраску Дарья Петровна.

— Зачем встал-то? Кто тебя просил? Лежи, ай не обойдутся там без тебя? Дурень!

Но Федор Петрович отстранил жену и, накинув на голову кепку, шагнул к дверям. В сенях звякнуло — он взял ящик с инструментами.

Когда Угаров доковылял до трубы, Сережка был уже высоко. Он так проворно и неудержимо лез вверх, что было бы бесполезным останавливать его. Неловко ступая покалеченной ногой на железные прутья лестницы, Федор Петрович тоже полез вверх, к Сережке.

— Один ничего не делай. Подожди меня, Ваня. Слышь, не трогай колпак, один не сумеешь…

Только едва ли слышал это Сережка — ветер заглушал все. Но когда парень поглядел вниз и увидел поднимающегося к нему старого кровельщика, очень обрадовался и махнул ему рукой. Федора Петровича этот жест перепугал.

— Держись, говорю, крепче, обеими руками. И ничего без меня. Слышь, ничего! Да не гляди ты вниз!

После работы они вместе шли домой. Дождь отшумел, облака откатились за лес, в небо взмывали ласточки.

— Высоко взвились, знать, грозы больше не будет, — глядя на ласточек, заметил Федор Петрович.

Затем он поглядел на трубу. Она струила беловатый дым. Завод продолжал работать. Переведя взгляд на Сережку, спросил:

— Стал быть, окончательно решил высотником стать?

— Да.

— Только того… ежели уедешь, не забывай своих, — с надеждой наказал ему.

Случилось, чего никто не ожидал в семье Сорокиных: второй сын, Иван, лучший шофер Шумихинского лесопункта, не выехал в очередной рейс.

Разгрузив на нижнем складе первый воз леса, он пригнал машину к гаражу и пошел в контору.

Дорогой он придумывал, с чего начнет разговор с диспетчером. Вот, мол, вам путевой лист, больше Иван Сорокин не ездок в бригаду Егорова. Пусть другие возят его лес, а с него, Ивана, хватит.

В нем еще все кипело. Надо же было так рассориться! Ссору он запомнил в подробностях от начала до конца и всецело винил в ней бригадира. Было это всего два часа назад на верхнем складе. Поставив машину под погрузку, Иван заметил, что эстакада опять не исправлена: по-прежнему поднятый край ее так высоко задирался вверх, что как ни подводи лесовоз, его платформа оказывалась немного ниже эстакады. А это означало, что и сегодня двадцатикубометровый пучок хлыстов при скатывании с эстакады с неимоверной силой обрушится на автомобиль. Да как бы ни могуч был новый МАЗ (Иван всегда называл свой автомобиль по марке завода), но такой удар тяжело выдерживать и гиганту.