Константин Абатуров - Тихая пристань

— Она! Приехала! Вот умница! — И ко мне: — Вы подождите, я скоро вернусь! — Поправив кожаную сумку на боку, он быстро зашагал по берегу, на невесть откуда доносившийся голос.

Перебравшись через овраг, Саша приударил бегом по размятой глинистой дороге. Вскоре его невысокая фигура мелькнула возле первой фермской постройки и скрылась. В это время прекратилась и песня. И опять все стало тихо, только по-прежнему слышалось ухание и скрежет льдов. Ветер все крепчал, пронизывая насквозь. На мгновенье из разводья облаков выглянуло солнце. Серебристые блики вспыхнули на реке, разноцветьем окрасились глыбы льда. Но вот солнце скрылось, и река вновь стала холодной и хмурой.

А на берегу ни души. Что же делать? Я пошел по следам Смельчакова на ферму, чтобы там переждать ледоход.

Подойдя к скотному двору, я услышал негромкий разговор.

— Вечером приходи, ладно? Прямо в клуб… Из-за этого я и приехала на день раньше… Придешь?

— Угу…

В открытую дверь я увидел Сашу и девушку. Они стояли обнявшись, счастливые и радостные.

Чтобы не потревожить их, я попятился, но наступил на что-то, под ногами треснуло. Они вздрогнули и, заметив меня, смутились. Девушка пошла к клеткам, на ходу поправляя платок. Была она среднего роста, тоненькая, белая и кудрявая, как березка. Саша остался на месте. Не поднимая глаз, он спросил:

— Лед еще идет?

— Идет.

— Будет мне БВ от бригадира, — вздохнул он. — У меня ведь тут, — указал он на сумку, — магнето, срочно чинить надо, а как переберешься через реку? Опоздал.

— А что такое БВ? — поинтересовался я.

— Большая взбучка, — усмехнулся он. И махнул рукой: — Ладно, пойду на реку — буду дежурить… А уж вы тут побудьте, погрейтесь.

Смельчаков, не дожидаясь ответа, вышел из помещения, а меня подтолкнул к дверям.

Девушка обходила ряды клеток, в которых стояли телята-молочники. Она уже оправилась от смущения. У каждой клетки останавливалась. То поправит подстилку, то почистит теленка щеткой, пощекочет за ушами. Крепыши телята, все одной, палевой масти, протягивали к ней морды, облизывались. Иные подзывали ее к себе коротким мычанием.

— Сейчас напою, — пообещала она.

— Должно быть, они понимают вас? — подходя к девушке, спросил я.

Она метнула на меня взгляд:

— Ноги!

Я оторопело остановился. Меня поразил повелительный, немного резковатый тон после того, ласкового, каким она только что разговаривала с моим спутником.

— Вытрите ноги, — повторила девушка.

Пришлось вернуться к дверям. Когда я опять подошел к ней, она назвалась:

— Гланька!

— А фамилия?

— Может, еще биографию спросите?

Пришлось замолчать. Тогда девушка сама оправилась:

— Новичок тракторист, что ли?

Мой ответ разочаровал ее.

— Оно и видно, что корреспондент: сунули сюда нос не вовремя.

Девушка вышла в боковую дверь и через минуту вернулась оттуда с несколькими стеклянными поилками, наполненными молоком. Назвав какими-то возвышенными именами двух телят, она протянула им поилки.

В это время в соседней клетке взревел крупный головастый бычок.

— Ты что шумишь, Бармалей! — крикнула на него телятница. Бармалей вновь оглушительно промычал и еще пуще завозился, явно выражая протест, что телятница нарушила субординацию, начав пойку отнюдь не с его величества.

— В честь чего ваше правление так назвало этого бычка? — осторожно опросил я девушку.

— Не правление, я сама дала ему это имя, — откликнулась она. — Буйный он, прямо какой-то одержимый. Никак не могу перевоспитать, — повеселела немного телятница.

— А не боитесь, что обидится бычок?

— То же мне и бригадир говорил. У тебя, говорит, политический заскок: теленку дала имя древнего царя. Хотел даже на собрании проработать меня.

Пока она поила телят, я узнал клички и других ее питомцев. Одного она несколько раз называла Ершом Ершовичем, другого — Русланом, а светлую, с симпатичной мордочкой телушку — Снегурочкой.

У девушки был острый глаз и склонность к аналогиям, сравнениям. Должно быть, по повадкам, росту, масти животных она давала им свои имена, пренебрегая теми, которые значились на табличках, что висели на клетках. Оставалось загадкой, почему она избрала книжные имена. На мой вопрос девушка ответила просто:

— Так мне нравится.

Разговаривая, она не сводила глаз с поилок. Когда они опустели, Глаша, кивнув вконец разгневанному Бармалею, что сейчас, мол, и ты получишь свою порцию, пошла за молоком. А мне разрешила посмотреть на доску, где были мелом написаны цифры ежесуточного привеса телят.

Цифры были трехзначные. Больше всех прибывали в весе Бармалей и какой-то Ленивец — по восемьсот пятьдесят граммов в сутки. Но были и такие телята, привес которых достигал только семисот граммов.

— Ну, нравятся наши успехи? — услышал я через некоторое время голос телятницы.

— Ничего, но у караваевцев лучше…

— «Ничего», «лучше» — тоже мне словечки. Вот на будущий год корму для фермы побольше заготовим, тогда и мы догоним караваевцев. Конечно, догоним! — уже решительно повторила она и тряхнула головой. — На семинаре у нас были из Караваева, рассказывали нам, я целую тетрадку исписала, вон она, — кивнула девушка на полку, где рядом с тетрадкой и какой-то книжкой стояли пузырьки с лекарствами.

Телятница стала собираться домой. А я подошел к Снегурочке, слизывавшей с губ последние капельки молока, и принялся гладить ее красивую мордашку.

— Ой, что вы делаете! — подбежала ко мне Гланя и потянула за руку. В глазах ее был испуг.

— А что?.. — не понимал я.

— Ничего… — передразнила она. — Может, на руках-то у вас… — Она поглядела и на руки. — И вообще, телятник — не цирк, нечего тут глазеть.

Выпроводив меня, Гланя заперла телятник на замок и встала у дверей, как страж.

Вот так приемчик. Куда же теперь?

Я пошел на реку. Саши там не было: видимо, парню надоело стоять на ветру и смотреть на беспрерывно движущийся лед. К вечеру стало холодней. В закатных лучах солнца льдины отливали то зеленым, то синим цветом, словно были они из бутылочного стекла.

— Эй, чего ждешь? — раздался из-под крутого берега хриповатый голос.

Ко мне шел старик с наметом в руках.

Я сказал, что жду, когда можно будет переправиться через реку. Старик покачал головой:

— В ледоход-то? Тоже выдумал! Это только Санька Смельчаков мог. Давеча затор тут образовался, так он перебежал на ту сторону. Отчаянный, сорвиголова. Спешно, гляди, в мастерскую понадобилось. А скоро едва ли вернется, ледоход, должно, на всю ночь заладил. Пойдемте к нам, в Починок, там и переночуете, — пригласил он меня и перекинул через плечо мотню намета, в которой трепыхалась еще живая рыба.

Я не отказался.

Починок был недалеко, его дома длинной извилистой цепочкой вытянулись за плесом по неровному берегу, глядясь в неспокойно пробудившуюся реку.