Владимир Христофоров - Деньги за путину

Первым сбегал в город и притащил щенка Витек. Неизвестно какой породы, симпатичная собачка обладала дурашливым нравом, лукавой мордой и длинным, точно веревка, хвостом. По поводу ее шерсти, имевшей светло-коричневый оттенок, Витек заметил: «Под норку, подлец, работает…»

Появление щенка несколько дней отвлекло бригаду от дел, вернее, от безделья. У Витька-морячка вдруг обнаружилась, никак не вязавшаяся с его полубандитской внешностью, нежность и даже ревность к Вулканчику — так он нарек щенка. Первое время они даже спали вместе. Но чаще всего под утро Витек спросонья сбрасывал с себя разыгравшегося Вулкана и тот почему-то неизменно попадал кому-нибудь в лицо. Начинался базар: свист, улюлюканье… Нерпы подплывали к берегу и, высунув аккуратные головки, таращили своими грустными глазами во все стороны.

К большой досаде Витька, почти каждый рыбак считал своим долгом дать новое имя Вулканчику, и если тот случайно откликался, радости не было предела. Это бесило Витька, во все горло он с угрозой надрывался: «Вулкан! Вулкан! Назад! Ко мне!» Тут вступали в силу другие имена: «Буран! Джек! Яша! Жучка! Каштанка!..»

Так продолжалось до тех пор, пока однажды чукча-старик Нноко, гостивший у рыбаков, не кинул щенку со стола мясную косточку и не сказал: «Ешь, сынок!» Кличка Сынок закрепилась окончательно.

Анимподист привел вожака своей собачьей упряжки — серьезного и гордого пса. Он никому не мешал, не признавал никаких нежностей. И вообще подпускал к себе только хозяина да Нноко.

На ременных поводках буквально волоком притащил двух совершенно диких молодых псов Шелегеда. Нашел он их в коробе теплотрассы. «Пусть живут. Зимой обдеру на шапки», — сказал он. Псы будто чуяли это и, завидев хозяина, стремглав удирали прочь. Шелегеда стал их привязывать, но тогда поднимался такой вой и визг, что даже у Омельчука на время пропадал сон. В конце путины они бесследно исчезли.

Не остался в стороне и Бенедикт Бенедиктович. Он перекупил у сторожа рыббазы лайку со странной кличкой Эрет. Витек, имевший привычку все коверкать на свой лад, назвал его Уретом, а после очередной стычки с «Бандитом Бандитовичем» раз и навсегда обозвал лайку Адольфом.

Характер у Адольфа, надо сказать, был прескверный. Пакостил он на каждом шагу: то норовил напиться из только что принесенного ведра, то макал морду в кастрюлю с супом, крал из-под нар носки, береты, полотенца. Но более всего досаждал Славе Фиалетову. С первого же дня ему приглянулась капитанская палатка. Утром, когда Слава выходил, он украдкой шмыгал внутрь и, развалившись на чистых простынях, крепко засыпал. Причем Слава часто зашнуровывал вход, не зная, что там уже затаился Адольф. А обнаружив непрошеного гостя, обижался на ребят, думал, что это их рук дело. Адольф, впрочем, умудрялся залезать в палатку даже тогда, когда она со всех сторон была обложена камнями, досками и непременно зашнурована. Правда, кое-кто подозревал Витька: мол, его рук дело. Однако, когда Бенедикт Бенедиктович покинул рыбацкий стан, всем еще некоторое время не хватало проказливого Эрета. Привыкли. И даже Славка три дня ходил с грустной миной.

Поводом к уходу повара из бригады — событию, в общем-то, чрезвычайному — послужил целый ряд обстоятельств. Не последнюю роль в этом сыграла записная тетрадь в коленкоровом переплете, куда перед отходом ко сну Бенедикт Бенедиктович регулярно заносил все услышанное и увиденное.

Собрались как-то рыбаки в баню. Был субботний день. Бенедикт Бенедиктович от поездки в город отказался, но и дежурить не согласился: «Раз постановили освободить повара от дежурства, будьте любезны соблюдать». Жребий пал на Витька-морячка.

Только катер исчез за Нерпичьей косой, Бенедикт Бенедиктович запер на кухне Эрета — чтоб, значит, сторожил продукты, а сам залез в Славину палатку. Витек некоторое время слонялся без дела по берегу, пока не родилась у него шальная мысль провести вечерок в ресторане. «Все равно ребята вернутся к утру, а за вечер с неводом ничего не случится, — размышлял он. — Вон штиль какой! Да и повар остается». А пока рассуждал, ноги сами вынесли его на вершину горы, где пролегала дорога. Спустя час, в «выгребном» костюме, умытый и несколько ошалелый, Витек деловито выписывал под грохот оркестра замысловатые па со знакомой телефонисткой. После закрытия ресторана он пригласил на невод знакомых парней, легкомысленно пообещав каждому по мешку рыбы. Компания, распевая во все горло песню о том, что лучше гор могут быть только горы, двинулась вдоль берега.

Развели костер и в хорошем настроении продолжили вечер. Закуски под рукой не оказалось. «Братва, еды — море!» — воскликнул Витек и полез наверх. За ним — остальные.

На двери кухни висел замочек, но кто-то уже с профессиональной ловкостью прытко вынул оконную раму — оттуда показалась разъяренная морда Эрета. Захлебываясь лаем, он норовил выпрыгнуть наружу. Один замахнулся палкой, но другой протянул псу конфету — Эрет приутих. Витек с опаской оглянулся на палатку, в которой спал Бенедикт, и подумал о том, что им здорово повезло с глухим поваром. Брать много не стали — пару банок и булку хлеба.

Веселье продолжалось. К рассвету, забыв про обещанные мешки с рыбой, компания соблазнилась другой идеей Витька. Он нарисовал гостям такую необыкновенную картину о женском рае на рыббазе, что все тут же, не сговариваясь, попрыгали в лодку. Силясь разглядеть сквозь предрассветную хмарь огоньки «женского рая», гости неловко налегли на один борт, и лодка тотчас перевернулась. К счастью, вода в том месте еле доходила до колен.

На рыббазе все женское население спало взаперти. На стук из форточки показалась голова в бигуди и молча указала на телеграфный столб, добавив: «Прямой провод с милицией». Это отрезвило. По приливу они благополучно возвратились. Витек попрощался с приятелями, с грустью оглядел свой «выгребной» костюм и прямо в нем полез на нары.

Рыбаки явились на рассвете и потребовали есть. Бенедикт, несколько торжественный и загадочный, расставлял тарелки и молчал. Как правило, раздачу пищи он сопровождал нескончаемым потоком мелких оскорблений персонально по адресу каждого, исключая лишь бригадира и его зама — тех он поносил за глаза. Обычно начиналось так:

— Завтрак бюргеров! Тьфу! — И вздыхал. — Чего рыло воротишь? Ему каша, видите ли, не нравится! Подавай им семена лотоса, молодые побеги бамбука.

— Сам Баобаб Бамбукович, — огрызался. Витек.

— Зажрались! Прислуживай тут перед вами, молокососами. Да уж лучше горошину четыре километра… — И сам себе причитал: — Вот дурень-то! На старости лет соблазнился в рыбаки. Тьфу! Бездельники тут, а не рыбаки.

Шелегеда не выдерживал и кричал в ухо Бенедикту: