Анатолий Рыбаков - Лето в Сосняках ис

— Не занял, — согласился Миронов.

Коршунов посмотрел на него. Они неврастеники, а этот хладнокровен.

— Владимир Иванович, ваша и моя кандидатуры обсуждаются на директорство. Предлагаю «предвыборное» соглашение.

— Вкусная осетрина, — сказал Миронов.

— Если пройдет моя кандидатура, вы идете на главного инженера. Если пройдет ваша — отпускаете меня с завода. Что касается истории с Колчиным, я при всех обстоятельствах ее нейтрализую.

— Да ну? — сказал Миронов.

— Могут назначить третьего. Но если назначат вас, вы отпускаете меня с завода.

— Отпускаю.

«Так, — подумал Коршунов, — бьет по мордасам».

— Прекрасно! — воскликнул Коршунов. — Второе условие: если назначат меня, вы становитесь главным инженером.

— Нет.

— Почему?

— А кто за вас будет работать?

— Вы не говорили, я не слышал. А если нам попробовать?

— Вы много лет тормозили дело.

— Вы отрицаете роль обстоятельств?

— И в обстоятельствах надо оставаться человеком.

— Бросьте, — поморщился Коршунов, — кричат те, кому на мозоли наступали. Вы говорите как пострадавший. Чем вас обидели?.. Знаете, «лес рубят…». Щепкам от этого не легче, согласен. Но отдельные ошибки возможны при любой концепции, даже самой сопливой.

— Пословицы и поговорки не руководство для человеческой жизни, — сказал Миронов, — и беззаконие — это не «ошибка». За беззаконие всегда приходится отвечать. Рано или поздно.

Коршунов поднял рюмку, улыбнулся. С кем хотел договориться! Он подозвал официантку, кивнул на графин:

— Еще двести грамм. — Повернулся к Миронову: — Бутылку коньяка на двоих, при таком приятном разговоре…

— Будет в самый раз, — сказал Миронов.

Официантка поворачивалась быстрее. Ресторан наполнялся посетителями, общее движение сообщило и ей некоторую скорость.

— Итак, — сказал Коршунов, — предвыборное соглашение не состоялось. Все же я надеюсь, мы еще вернемся к этому.

— Интересно, как сегодня сыграл наш «Химик» с московским «Локомотивом»? — спросил Миронов.

Из Верхнего Миронов поехал не в машине Коршунова, а на электричке, до Сосняков было сорок минут езды.

В вагоне ехали люди, работавшие в Верхнем или в Сосняках и жившие в Сосняках или в Верхнем или между Сосняками и Верхним, и в вагоне стоял смешанный спокойный говор, как это бывает в электричке, где изо дня в день в один и тот же час едут люди, вместе живущие или вместе работающие. Миронов знал этих людей с детства. За окном, освещенные полной луной, мелькали придорожные леса, перелески, поляны, темные постройки, спящие деревеньки, на безлюдных платформах высоко и тускло мерцали станционные огни.

Когда Володю Миронова привезли в Сосняки, ему было семь лет. Его поразил тогда мотоцикл с коляской, он принял его за маленький автомобиль и испытал восторг, какой испытывает ребенок, увидевший пони: крошечная, но настоящая, живая лошадь. Мотоцикл стоял возле управленческого барака.

Часами простаивал Володя у мотоцикла, выбегал на улицу, услышав громкое стрекотание, и долго смотрел ему вслед; подпрыгивая и перекашиваясь на ухабах, мотоцикл скрывался в далекой пыли. На мотоцикле ездил начальник строительства химкомбината Кузнецов — высокий человек в брезентовом дождевике, под которым виднелся защитный френч с большими накладными карманами. Возил его шофер Валя, хмурый парень, закованный в черный кожаный костюм.

Для сверстников Володи Кузнецов был главный человек на свете. «Кузнецов приказал», «Кузнецов сказал», «Придется к Кузнецову идти», «Все от Кузнецова зависит» — так говорили о нем в бараке, где жили рабочие трестов «Сантехстрой» и «Водоканалстрой». В этом бараке жили и Мироновы.

Володя мечтал, что Кузнецов подойдет к нему, поднимет, посадит в пружинящую коляску мотоцикла и повезёт на территорию — недоступное пространство земли, где строился комбинат. И шофер Валя, увидев такое расположение начальства, научит Володю управлять машиной. А еще потом Кузнецов возьмет его к себе в шоферы.

Мечты эти не сбылись. Кузнецов ни разу не прокатил Володю, не взял его в шоферы. Со временем Володя понял, что это всего лишь мотоцикл с коляской. Но и чудесный конек-горбунок, и время, когда Володя с матерью приехал сюда к отцу из деревни, когда здесь были лес, бараки, раскулаченные грабари, голодные пайки и люди, строившие новые заводы и новый город, — все это слилось в его памяти с образом всемогущего высокого человека в брезентовом дождевике, который топорщился и ломко гнулся, когда тот усаживался в крошечную коляску мотоцикла.

Кузнецова арестовали. Герой гражданской войны, на пустом месте построивший крупнейший в стране химкомбинат, тоже стал «врагом народа», и о нем тоже больше не говорили.

Вскоре выслали из Сосняков жену Кузнецова. И тогда в бараке, где жили Мироновы, появилась маленькая Лиля. Ее взяла к себе Фаина, землекоп, беспутная девка, забубённая голова. В свое время Кузнецов не дал ее выгнать со строительства за ничтожный проступок, который хотели раздуть в преступление. И теперь Фаина отблагодарила его.

Лиля запомнилась Миронову маленькой беленькой девочкой, робко стоящей в дверях барака с куклой в руках — единственной новой куклой в бараке: у других девочек были старые, ободранные куклы. И одета была Лиля не в родительские обноски, как другие девочки в бараке, а в купленные в магазине платьица, носочки, туфельки.

— Набалуешь девку, — говорили Фаине соседки.

— Ну и пусть, — отвечала Фаина, — пусть побалуется, пока маленькая, еще хлебнет своего, вырастет.

Как-то Лиля поцарапала ногу.

— Зеленкой помажь, — посоветовала Фаине мать Миронова, — возьми у меня зеленку.

— Буду я ее зеленкой мазать, — ответила Фаина презрительно, — приютская она у меня, что ли?

Из-за слова «приютская» Миронов и запомнил этот случай.

Миронов не обращал на Лилю внимания и запомнил ее больше по разговорам в бараке. Отец ее хотел взорвать завод, для того и строил, чтобы взорвать, чтобы все труды пропали даром. Но к Лиле в бараке относились сочувственно: ребенок не виноват. И Фаине сочувствовали: смотри, чего отколола. Поступок Фаины возвышал людей в их собственных глазах.

По вечерам к Фаине приходили гости, она выбегала к соседям одолжить хлебца или огурчика, а иногда и пряталась от своих буйных ухажеров. За эти шумные пирушки с песнями, скандалами Фаину не осуждали. А вот за то, что воспитывает Лильку по-господски, осуждали. «Вырастет, сядет на шею и ноги спустит».

Володя Миронов никак не относился к Лиле — девочка и девочка, много их шумело в барачных коридорах. Он даже никак не связывал ее со всемогущим человеком, поразившим его детское воображение.

Мироновым владели тогда первые ощущения новой, самостоятельной жизни, ему было шестнадцать лет, и он только начал работать на заводе. Эти новые ощущения связывались в его памяти с запахами карболки, формалина, тухлой рыбы, хлорки, уксуса, нашатырного спирта, горького миндаля. В действительности это были запахи фенола, хлора, аммиака, уксусной кислоты, нитробензола. Но тогда они были запахами обыденными. Знакомые, домашние запахи в громадных таинственных корпусах.