Георге Георгиу - Возвращение к любви

Ион Царэ расправил спину, обвел глазами все поле и, довольный, вернулся к трактору.

Далеко, далеко, у самого горизонта, куда держал свой путь Царэ, дрожала голубая дымка, в которой, как серебряные струны арфы, преломлялись солнечные лучи, и весь горизонт был гигантской арфой, — по крайней мере, так казалось Моге. Чистая и горячая поэзия земли, таившаяся до сих пор в глубине, открывала свое лицо в этот благословенный час, и Мога почувствовал, как сильнее забилось его сердце. «А я должен уезжать отсюда!..»

Он остановился и глубоко вдохнул в себя воздух. Но помедлил лишь мгновение, потому что откуда-то, из-под крыла зари, от струн сверкающей весенней арфы отделилась нежная мелодия дойны, охватила его своей теплотой, и Мога поддался ее зову и пошел к далекому горизонту, где пшеничная нива сливалась с небом.

Антип Назар, шедший за ним, более молчаливый, чем когда-либо, несколько раз останавливался, рассматривал зеленые посевы, а когда поискал глазами Могу, тот был уже далеко впереди. Его могучая фигура удалялась, постепенно уменьшаясь. Она как бы уходила в землю: сначала до щиколоток, затем по колени, по пояс…

И, словно боясь, что Мога исчезнет, Назар ускорил шаги.

— Все возвращается на круги своя, — сказал Мога, скорее ощущая, чем видя Назара рядом с собой. — Отсюда я начал свой путь и дошел до Пояны… Потом я возвратился в Стэнкуцу. И вот все начинается сызнова…

— Жизненный круг не прерывается, — улыбнулся Назар. — Уходим мы, на наше место приходят другие!

Они возвращались с поля, шли по своим же следам. Оба молчали, каждый как будто старался попасть в оставленный им след. Один из них вскоре уедет, чтобы выполнить свой долг на новом месте. Второй останется здесь, чтобы глубже врасти в эту землю корнями.

И каждый оставит глубокий неизгладимый след на земле Стэнкуцы.

1969—1974

Перевод К. Ковальджи.

В тот вечер он лег спать поздно. Стояла тяжелая тишина, впервые, казалось, воцарившаяся в старом доме, которому с завтрашнего утра было суждено опустеть, вероятно, навсегда. Сон не шел — думы не находили покоя, неустанно возрождая в памяти обрывки минувшего, годы, прожитые в этих стенах. Здесь много лет назад впервые зазвенел его голос, возвещая миру его рождение. В этой самой комнате он сделал свои первые шаги. Здесь звучали песни его матери, от которых в доме становилось мирно и покойно. В другой комнате, рядом, мама ставила ткацкий станок, чтобы до самой весны трудиться над новыми коврами. В долгие зимние вечера вначале слышался тихий запев, приплывавший, казалось, откуда-то со двора, рождаемый словно неспешным полетом снежинок; затем в него вплетались слова, и вскоре песня матери растекалась уже по всему дому.

Отсюда, в августе сорок четвертого, ушел на фронт старший брат Михаил, а несколько позднее — и отец. Здесь начал свой путь в большой мир и сам он, проработав некоторое время учителем, вначале — по разным селам, затем — в Пояне. И вот он снова оставляет отчий дом. Возвращается в ту же Пояну, где прошла его молодость, где впервые встретилась любовь…

«Странное дело, — думал Максим Мога, не открывая глаз, — не только одинокие души тянутся к людям; опустевшие дома тоже ищут себе хозяина, тоскуют по чьей-то живой душе. Без этого существование кажется им бессмысленным, без этого они вскорости превращаются в развалины».

Симион Лунгу, председатель сельсовета, советовал ему продать дом. Может быть, в этом был резон. Но Максим не нашел в себе для этого силы. В глубине души продолжала жить надежда, что однажды он вернется и здесь, в Стэнкуце, завершится его жизненный путь. Поэтому и договорился с Лунгу — оставить дом на попечение сельсовета.

— Вселим в него доброго хозяина, и пусть живет, — заверил председатель.

Этот разговор состоялся днем, а вечером Мога оставил Симиону два ключа. Не ждал гостей, тем более, что никого не приглашал. Но под вечер явились с семьями Лянка и Назар, за ними и Лунгу. В начале Мога растерялся — он не был готов принять столько народу. Но гости сами обо всем позаботились: Валя принесла горячие плацинды, жена Назара — молодую баранину, запеченную в духовке.

Никто вопреки обычаю не стал ни пить, ни есть. Зато наговорились вдоволь. И может быть, именно это избавило всех от грустных мгновений, без которых не бывает прощания. И отъезжающие, и остающиеся тешат себя надеждой на новые встречи, это дает им силы вынести разлуку.

С такой надеждой в душе Максим и отдался сну.

На заре, туманным утром, его разбудил радиодинамик, висевший между окнами. Это была радиоточка устаревшей модели, темно-коричневого цвета, с покоробившимся деревянным корпусом. Мога к ней привык — много лет она служила ему будильником. Едва динамик подавал голос, Мога вскакивал с постели, энергичными, резкими движениями разминал суставы и мышцы, прислушиваясь в то же время к новостям со всего света, но также и к местным, сельским. Вот так, не покидая дома, Мога вступал в контакт с целым миром, включался мыслью в события дня, чтобы затем по возможностям, ему отпущенным, вызвать к жизни новые события, одни — лишь на сегодняшний день, другие — способные долгие годы отзываться на судьбах Стэнкуцы.

В то утро Максим тоже не изменил привычке, разве что дольше обычного задерживал взор на всем, что было в комнате. С многими из собранный в ней вещей придется расстаться, другие последуют с ним в Пояну. Максим заберет с собой прежде всего буфет — истинную семейную реликвию, изделие деда со стороны отца, со вкусом сколоченное из массивных дубовых досок. Достаточно было беглого взгляда на эту вещь, на опоясывавшую его резьбу — фигурки пастухов и пастушек, перемежавшиеся тяжелыми виноградными гроздями, с улыбчивыми грифонами по бокам, с изображением старичка Стату-палмэ Барба-кот [4] Персонаж молдавских народных сказок, длиннобородый гном. , под чьей бородой была спрятана пружина секретного замка, — чтобы всецело увериться, что перед тобой — весьма ценное произведение искусства. В памятные годы засухи и недорода находились любители искусства, готовые отдать за старый буфет целый куль муки. Но мать на такой обмен все-таки не пошла.

«Заберу-ка также точку…» При этой мысли Максим усмехнулся. Настал, значит, час, когда и простая коробка обретает нежданную ценность. И, чтобы в последнюю минуту не раздумать, Максим решил положить ее, не откладывая, в чемодан, вряд ли этой штуке потребуется много места. Но, протянув руку, чтобы снять со стены динамик, Максим с удивлением услышал свое имя. Обернувшись к окну — может быть, кто-то его позвал — Мога, однако, никого не увидел. И все-таки голос был ему знаком. И, словно подтверждая мелькнувшую догадку, говоривший продолжил: «…Сейчас должен заявиться и Мога. Говорят, собрался на рассвете уехать. Шило меняет на мыло…» И второй голос, с раздражением и испугом: «Да выключи ж микрофон, тебя слышит все село!» Однако первый со смехом продолжал: «Так вот, Мога тоже…»