Александр Андреев - Широкое течение

— Вы не логичны, Люся, — упрекнул он, мягко кружа ее. — Вы были недовольны нами, всегда ругались, жаловались.

— Это больше для вида, чтобы держать вас в строгости. А пришло время — и грустно расставаться, привыкла я к бригаде вашей.

— Я вас успокою, — сказал Антон. — Я только мечтал о личном клейме, но моя мечта оказалась не более как заблуждение; Фома Прохорович сказал, что затея эта вздорная и даже вредная. Так что вам придется еще помучиться с нами.

— Ура! — Люся захлопала в ладоши. — Никогда вам от меня не отделаться! И не старайтесь.

Музыка кончилась, стройность движения нарушилась, все перемешалось. Антона кто-то толкнул плечом, он обернулся и увидел Олега Дарьина, который пробирался к колонне, держа под локоть Марину Барохту; Олег что-то шептал ей на ухо, и она самодовольно усмехалась, ломая свои красивые грозные брови.

Антон подумал о Насте и поморщился, точно ему больно наступили на ногу.

— Что с вами? — спросила Люся.

— Так, ничего…

…Таня поднималась по белой мраморной лестнице. Она с наслаждением ловила обрывки звуков, неясный гул голосов, видела вверху игру световых лучей и, помахивая веточкой сирени, усмиряя в себе радостный трепет, медленно ступала со ступеньки на ступеньку в предвкушении чего-то необычайного, что щедро напитает ее счастьем. Она представила Антона, свою руку на его плече, и сердце ее ноюще сжалось. Таня помедлила немного наверху, потом вошла в толпу. И тут ей шепнул кто-то, сначала один, затем другой, что Антон весь вечер не отходит от Люси; рука Тани с веточкой сирени беспомощно повисла, взгляд застлала мгла…

Антон с Люсей стояли у окна. Какая-то девушка, пробегая мимо, швырнула вверх горсть конфетти, блестки дождем осыпали их головы, плечи. Люся поймала несколько кружочков, один приклеила к своим губам, другой хотела прилепить к губам Антона, но он мягко перехватил ее руку, погладил и опустил. Люся достала из сумочки крошечный, отороченный кружавчиками платочек, и Антон сразу вспомнил давнишнюю сцену у фонтана и улыбнулся. Люся тоже рассмеялась.

— А помните, каким вы были в тот вечер, когда мы с вами познакомились? Ужасно смешной… Волосы как на барашке…

— Да и вы были несколько другой, Люся, честное слово. — ответил он в тон ей и опять удивился, что та буря чувств, которая охватывала его тогда, пролетела безвозвратно, оставив в душе светлую и спокойную гладь: как ни бросай Люся камешки в нее — не поколеблешь!

Если бы Антон повернулся в этот момент, то увидел бы Таню, которую так ждал, и не произошло бы того, что потом случилось.

Но в это время опять загремела музыка, и Люся потянула Антона танцевать. Таня побрела по залу. Вокруг нее мелькали горячие, веселые лица, лучистые глаза, счастливые улыбки… Как сквозь сон, услышала она голос Володи Безводова:

— Куда ты? Идем туда, к Антону…

— Алексея Кузьмина не видел? — глухо спросила Таня.

Володя сказал, что видел его в буфете, и она поднялась этажом выше.

Фирсоновы сидели за столиком вдвоем. Увидев Таню, Елизавета Дмитриевна отставила бокал, удивленно и обрадованно воскликнула:

— Таня! Боже мой, какая ты красивая!.. — Таня задумчиво улыбнулась. — Садись. Почему ты так поздно?

Таня села, взяла ее руку, приложила к своей щеке и прошептала жалобно:

— Пожалей меня, Лиза…

— Что с тобой? — Елизавета Дмитриевна пристально и встревоженно всматривалась в лицо подруги, поняв, спросила вполголоса: — С Люсей он? — Таня кивнула. — Я так и знала. Сколько раз я тебе говорила — ненадежен он.

Алексей Кузьмич внимательно смотрел на женщин и глубоко затягивался дымом трубки.

В это время в буфете появилась Настя Дарьина, отчаянным взором оглядела столики, подбежала к Алексею Кузьмичу, села рядом, закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Алексей Кузьмич не удивился ее появлению. Люди, точно пчелы в ячейки сотов, несли к нему свои чувства; мечту и радость, душевную боль и муки раздумий, — он привык к этому.

— Погоди плакать, — сказал он Насте, вынул из зубов трубку и, дымящую, положил на стол, мундштуком на край тарелки. — Что у тебя? Ну, перестань же!..

— Повлияйте на него, Алексей Кузьмич, — заговорила она, кусая кончик платка. — Не могу я больше… Измучил он меня. Пришли вместе, как муж и жена, а потом он прицепился к этой Барохте и весь вечер от нее не отходит. Приворожила она его, что ли! Хорошо еще, что Гришоня Курёнков с Сарафановым были со мной, а то бы одна болталась… Стыдно мне… — И на скатерть одна за другой упали две крупные слезы.

У Тани тоже увлажнились глаза, но она сдержалась.

— Сукин сын! — недовольно проворчал Алексей Кузьмич, взял трубку и усиленно задымил. — Надо что-то с ним делать…

— Все они такие, знаменитости! — сердито проговорила Елизавета Дмитриевна, как бы обращаясь к Тане.

— Не печалься, Настенька, мало ли что в жизни случается — все пройдет, уляжется… — Таня погладила Настю по плечу, налила фруктовой воды. — Выпей вот…

— Можно, я вина выпью? — попросила Настя, и Елизавета Дмитриевна пододвинула ей свой бокал.

— Ладно, не плачь, — сказал Алексей Кузьмич. — Завтра я вызову его, поговорю. Совсем свихнулся парень!

Настя вскочила, — никогда ее не видел никто такой решительной.

— Поговорите? Завтра? Нет уж!.. Я сама поговорю! Сейчас! — выпалила она и быстро ушла.

Таня тоже собралась домой, и Алексей Кузьмич спросил ее:

— Ну, а у тебя, вдова, тоже сердечная драма или повышенная мнительность? Ты это выяснила?

— Какая там мнительность! — ответила за нее жена. — Это подлость с его стороны! Не надо было кружить девке голову, коль другая на уме. А то ходил, вздыхал, а ты ему потакал в этом.

Алексей Кузьмич ничего не ответил, затянулся дымом, задумался; сколько встречалось в жизни сложных, казалось бы, совсем неразрешимых вопросов! Но рано или поздно они решались. А вот душа человеческая остается непостижимой; как проникнешь в глубину ее?.. А надо, до зарезу необходимо! И тогда, быть может, не плакала бы так горько тихая, скромная прессовщица Настя, не вздыхала бы милая, чудесная Таня…

Придя домой в пустую комнату, Таня засветила настольную лампочку возле пианино, скинула плащ, прошла к окну и толкнула створки рамы. Ворвался шум вечерней улицы, напомнил покинутый людный зал. Небо было безоблачно. В стороне над темным силуэтом купола старой церкви без креста одиноко сияла голубая звезда. Отойдя от окна, Таня села на диван, огляделась; все было аккуратно расставлено, развешано, все носило печать девической чистоты, порядка, и от этого было еще более тягостно; с болью она почувствовала себя одинокой, ткнулась лицом в подушку и заплакала.

Потом глубоко вздохнула, посидела минутку, бездумно уставясь на носок туфельки, выглядывавшей из-под кресла, встала, машинально открыла крышку пианино и опустила руки на прохладные клавиши. Она благодарила Чайковского за утешение, за сочувствие… Какие теплые, какие чудесные звуки! Они прозрачными каплями падают в душу, насыщая ее просветленной грустью.