Юрий Рытхэу - Полярный круг

Женитьба Гойгоя на дочери племени оленных людей сулила подмогу в трудное зимнее время, ибо, как говорилось, «у кочевых оленеводов еда сама ходит возле яранг».

До того как Гойгой познал женщину, он с радостью уходил в море. Но сегодня, неся в себе тепло недавней утренней близости, помня своим телом мягкость женской плоти, трудно было заставить себя больше не оглядываться.

Как хорошо, что в мыслях можно возвращаться к сладким утренним часам, когда твое дыхание смешивается с дыханием Тин-Тин, когда слияние тел горячо! Знают ли и ведают ли это птицы, звери, камни, реки, облака? Может, только человеку дано такое счастье?

Или нет? Тут не нужны слова: легкий трепет, неведомый ток, струящийся из-за прикрытых густыми ресницами глаз, говорит больше, чем долгие речи.

В воспоминаниях каждый уголок любимого тела волнует, заставляет вспыхивать жарким огнем глубину сердца. Горячая кровь струится по всему телу, рождая тепло нежности. Но прекраснее всего — глаза. Густая чернота таит в себе огонь, предназначенный только для избранного, круглое лицо, обрамленное черными, тугими, как китовый ус, волосами, меняется каждое мгновение, будто поверхность открытой воды под нежной ладонью весеннего ветра. И глаза, и лицо, и мелкие то появляющиеся, то быстро исчезающие морщинки у крыльев носа, и звонкий, как падающий на лед поток чистой воды, голос — все это вместе с внутренним необъяснимым теплом так хорошо, что голова кружится, будто сам вознесся на высоту и паришь над тундрой, над набухшими, еще не вскрывшимися реками, синими обнажившимися льдами бесконечных озер, над склонами гор с пробивающимися ростками новой травы, над черными камнями скал, на которых никогда не задерживается снег… Летишь над птичьими стаями, облаками, над изборожденным трещинами морским льдом, в благоговейной тишине у края лучей полярного сияния…

Гойгой с Тин-Тин еще не поставили своей яранги и жили у брата Пины, занимая угол мехового полога. Каждый вечер, забираясь в жилище, окутываясь нежным мехом оленьих шкур, они погружались в свой собственный мир, часто забывая о том, что в этом ограниченном оленьим мехом пространстве еще двое живых, быть может не меньше их любящих друг друга.

Но об этом не думалось в объятиях, в сладком слиянии, захватывающем дыхание.

Старшие братья иной раз незлобно посмеивались над своим младшим, и он краснел, стараясь не показать смущения.

Имя ее было Тин-Тин. Так называется прозрачный пресный лед, звонкий и хрупкий, играющий разноцветьем в лучах яркого весеннего солнца. Имя ее — самый прекрасный из всех звуков, какие доводилось слышать Гойгою.

Жизнь Гойгоя до женитьбы была ровной, как полет стрелы, пущенной из тугого лука. Лишь иногда по утрам, когда сознание освобождалось от сонного забытья, полного смутных сновидений, невнятных бормотаний, он чувствовал, что за завесой, отделившей сон от яви, осталось что-то таинственно-прекрасное. Но оно таяло, как легкое облако, оставляя чувство странной неудовлетворенности, напряжение в теле, которое долго держалось, иной раз причиняя настоящую боль. И все же Гойгой радовался каждому своему пробуждению так, словно он заново рождался и впереди была целая жизнь. По вечерам, когда усталость валила с ног, уже думалось о новом утре, о новом пробуждении. Все радовало Гойгоя: рождение дня, когда яркая красная полоска прорывалась солнечными лучами и безмолвие огромного пространства наполнялось неслышимой торжествующей песней наступающего дня; мягкая моховая подстилка летней тундры, упруго пружинящая под ногами, словно отзывающаяся на твое прикосновение; журчание ручья, плеск волн; первый мягкий, еще ласкающий кожу прохладным прикосновением белый снег; зимняя метель, словно призывающая помериться силой; треск раскалывающегося под бременем набухшей воды речного льда…

Радовали Гойгоя и звери, и птицы, рыскающие, прыгающие, бегущие по тундре, ныряющие в водах рек, озер и морей.

В зимние вечера, когда угасал огонь, трепещущий над кусочком мха в каменной плошке-светильнике, из дальнего угла полога сочился голос старшего брата, повествующий о происхождении приморского народа, охотников на морского зверя, о зарождении племени пасущих оленей, о доблести и смелости настоящего мужчины, кормильца, добытчика, продолжателя человеческого рода среди множества зверья и безмолвной природы.

В ночных сказаниях звери и птицы говорили человеческими словами и утверждалось, что многие из них лишь приняли другое обличье по разным житейским причинам.

В один из пуржистых зимних вечеров услышал Гойгой поразивший его сказ о тэрыкы — оборотнях — бывших людях, превратившихся в волосатых чудовищ.

Повествование изобиловало страшными подробностями, и Гойгой постарался к утру забыть его, чтобы проснуться с радостным и чистым чувством нетускнеющей новизны жизни. Правда, потом, на охоте, когда он подползал с копьем-гарпуном к настороженному зверю, откуда-то из глубины сознания выплывал страшный рассказ и лежащий на льду лахтак казался человеком… Особенно это было поразительно и страшно, когда Гойгой ловил выражение звериных глаз.

С появлением Тин-Тин все эти страхи и утреннее тревожное состояние уступили место другим чувствам, полностью принадлежащим Тин-Тин, будущей охоте и последующему радостному возвращению, когда любимая ждала у порога жилища.

Гойгой чувствительной кожей лица и обонянием ощущал близость открытой воды. Она была впереди, за обрывающимся ледовым припаем, живая, зеленая, глубокая и таинственная.

Это совсем другой мир, разительно отличающийся от земного, населенный иными существами. Человеческий глаз видел лишь лежащее на поверхности, мысль проникала едва ли на глубину, достаточную для солнечного луча, а дальше был мрак, населенный загадочными существами, соперничающими своей причудливостью с миром, созданным воображением сочинителей волшебных сказок.

Мир морских глубин был враждебным и загадочным для человека. Вот почему морской охотник, очутившись в воде, становился беспомощен, словно иные, неведомые силы брали над ним власть. Мудрые старики утверждали, что это так и есть: оказавшийся в водной стихии уже не рассчитывал на спасение, покорялся своей участи.

Море искрилось под солнечными лучами, освещая бликами низко летящие птичьи стаи.

Чем ближе подходил охотник к воде, тем явственнее чувствовалось мощное дыхание океана, от открытой воды веяло свежим запахом воспоминаний о прошлогоднем лете, когда волны выбрасывали на берег длинные петли морской травы.

Гойгой подошел к высокому ледяному берегу. Вода то поднималась, то опускалась, будто дышала огромная, простирающаяся до самого горизонта грудь, и вместе с водой качались птицы, обломки льдин и лежащие на льдинах моржи.