Юрий Рытхэу - Молчание в подарок

— Там, — Анахак кивнул.

— Полярники мне сказали, — сообщил водитель. — Они видели даже одного вылезшего. Обещали смотреть за лежбищем и не беспокоить моржей.

Анахак отдышался и сел рядом с водителем.

— Давай, — сказал он. — Только потише.

Водитель вырулил на тундровый дерн, чтобы не так грохотали гусеницы.

Вездеход приближался к горам. А там тундровой речной долиной — прямая дорога в поселок.

Анахак, погруженный в свои мысли, взглядом скользил по отцветающей тундре, примечая красные пятна морошки, лакированные шляпки грибов. Грибов в этом месте было множество.

Водитель цокал языком, ахал и восклицал:

— Вон глядите! Ух, какой! Нет, надо в выходной выбраться сюда с женой! Такое добро пропадает! А вон — целое семейство!

Тут он не выдержал, затормозил и выскочил, сорвав прямо у гусениц десяток прекрасных, крепких подберезовиков.

— Надо же! — сказал он, тронув машину. — Вот уж никогда не думал, что на Чукотке может быть столько грибов! И каких! Ни одного гнилого, ни одного червивого! Видно, червяк не выдерживает здешнего климата… А здешний подберезовик! Вернее его, конечно, называть надберезовиком…

Это уж верно. Здешние грибы шляпками гордо возвышаются над стелющейся березкой, над листьями, распростертыми на кочках и сухих возвышенностях.

Возле Красивого ручья выехали на каменистую тундру. Здесь речка проложила себе путь, разрезав скалистый уступ, стеной обрывающийся к потоку. Гладкая каменная стена была испещрена надписями, сделанными разноцветной масляной краской. Анахак еще помнил ее чистой. Какая сила тщеславия! Ведь это ж надо: за много километров притащить сюда банку масляной краски, кисти да еще вскарабкаться на почти отвесную стену. Без альпинистского снаряжения не обойтись. «СЕМЕН КОСТРОВ 1971 год», «ВАСИЛИСА ГОЛУБЕВА И АНТОН ГОЛУБЕВ» — красовалось на уступе. Видать, Антон держал свою Василису, пока она выводила надпись: почерк был женский, аккуратный и красивый. Кроме имен, были тут и две надписи, так сказать со смыслом. На первой было: «ПРИВЕТ ЧУКОТКЕ», на второй: «ПРОЩАЙ, ЧУКОТКА!»

Анахак вспомнил другую надпись, сделанную выбеленными кирпичами на целый километр у подножия сопки, выходящей на бухту: «СЛАВА СОВЕТСКИМ ПОГРАНИЧНИКАМ!» Она была видна издалека, с самолета, заходящего на посадку.

Поселок показался сначала башенными кранами в порту, а потом на одном из поворотов возникли ряды аккуратных пятиэтажных домов, выгнувшихся дугой по очертанию набережной. Поселок был красив и вблизи и издали. Он заслуженно считался одним из самых благоустроенных на Чукотке.

За нефтехранилищем, в будке с надписью «ГАИ», в которой обычно никого не было, стоял человек и размахивал красным флагом.

Водитель встревоженно посмотрел на Анахака.

— Что бы это могло значить?

Милиционер подбежал к вездеходу и возбужденно крикнул:

— Глуши мотор! Или объезжай выше, к гаражу!

— Что случилось? — спросил Анахак.

— Моржи, товарищ инспектор! — милиционер явно был возбужден. — Прямо у продовольственного магазина «Снежный».

— Какие моржи? Что ты говоришь? — удивился Анахак.

— Самые натуральные, клыкастые! — весело сказал милиционер. — Секретарь райкома распорядился: не шуметь, машины и вездеходы — в обход!

Анахак выскочил из машины.

Он бежал мимо покосившихся сараев кожевенного завода к продовольственному магазину, туда, где неправдоподобно тихо и молча колыхалась толпа.

Анахак пробивался вперед.

На крохотном кусочке земли, на гальке, среди всякого мусора — бутылок, консервных банок и пластмассовых флаконов, лежали четыре моржа и не обращали никакого внимания на возбужденную, вполголоса переговаривавшуюся толпу. Многие из этих людей лет по двадцать пять жили на Чукотке, уже собрались уходить на пенсию и уезжать и вот впервые видели живых моржей.

— Тише, товарищи, тише, — неслось по толпе. — Посмотрели и хватит, дайте другим взглянуть…

Люди отходили, безмолвно и вежливо уступая друг другу радость созерцания животных, доверившихся человеку.

Анахак замер, потрясенный увиденным.

Стоял тихий, осенний вечер. Здесь, в бухте, окруженной горами, ветра не было и не было волн на гладкой воде. И все же Анахак вдруг ощутил кончиком языка каплю соленой влаги на щеке, торопливо слизнул ее и сам себе улыбнулся: они пришли!

Когда собаки тянут хорошо, и дорога идет по ровному, укатанному снегу, и полозья скользят, долго не стирая нанесенного на них льда, когда нет ветра и погода ясная, путешествие на нарте доставляет настоящее удовольствие. Можно спокойно обозревать окрестности, неторопливо рассматривать береговые утесы, дальние, тонущие в голубой полутьме мысы, бесконечные нагромождения торосов. Можно слушать шелест полозьев по снегу, тяжелое дыхание собак и редкие покрики каюров. Но главное — чувствовать великий покой, когда все окружающее как бы входит в тебя не через разум твой, а через твои ощущения — через кожу, ноздри, глаза…

Михаил Павлов сам управлял упряжкой. Ему, прожившему большую часть своей жизни в Арктике, не привыкать к нарте и к долгим переходам через снежные пустыни, торосистые кромки ледовых припаев, прилепившихся к крутым скалистым берегам.

Упряжка Павлова шла средней в караване: впереди каюрил председатель островного сельского Совета Яков Ыттувги. На последней нарте ехали зоотехник местного колхоза эскимос Спартак Кантухман в егерь нового заповедника Афанасий Малышев, сын знаменитого охотника с мыса Северного. Весь же собачий караван официально именовался экспедицией Арктического заповедника, организованного совсем недавно специальным постановлением правительства.

Территория первого в мире Арктического заповедника включала в себя остров, по которому двигались сейчас три упряжки, и примыкающее морское пространство, или, как было написано в документе, акваторию. Директором был назначен Михаил Николаевич Павлов, местный житель, биолог по образованию…

Путешествие длилось уже третью неделю. Были обследованы места обитания белых медведей, пустые еще птичьи базары в прибрежных скалах. Сейчас держали путь на знаменитое моржовое лежбище на мысе Блоссом, а оттуда — в тундру Академии, на гнездовья белых гусей… А пока на всем пространстве вверенного Михаилу Павлову заповедника не было ни птиц, ни моржей. Белые медведи не выразили никакого желания вылезать из своих снежных берлог, где они вылеживались в ожидании потомства. Не многие заповедники могут похвастаться таким почти полным отсутствием живности. И все же Михаил Павлов был счастлив.

Арктика и должна быть такой — на первый взгляд пустынной, может быть, даже напрочь подавляющей новичка своей немотой. А на самом деле это земля, полная деятельной жизни. В ином пригородном лесу не встретишь столько живого, сколько в зимней тундре или в Ледовитом океане. Сейчас нарты идут по припайному льду, а под его толщей живут рыбы. Если пробить лунку и опустить крючок с приманкой из яркой тряпицы, можно поймать навагу, треску или бычка. Присмотришься повнимательнее к, казалось бы, девственному снегу и на твердом месте узришь цепочку следов: это песец отправился во льды, чтобы подкормиться остатками обеда умки — белого медведя. Или вот еще… Но эти следы может увидеть лишь тот, кто родился и вырос в здешних местах, кто воспитывался не в современном школьном интернате, а в яранге. Это следы полярной мыши — лемминга — главной пищи полярного песца.