Юрий Нагибин - Ранней весной

И ему, как никогда, хотелось, чтобы Шатерников понял, насколько он, Ракитин, глубоко уважает его, понимает и стремится быть на него похожим…

Дорога, круто свернув, вышла к реке. Огромный, могучий, где закованный в лед, а где пробивший ледяной панцирь напором черных непокорных вод, в поросших ельником присадистых берегах лежал Волхов. Справа, низко над рекой, висело пухлое, цвета голубиного крыла облако, и скрытое за этим облаком солнце опустило в реку два прямых, округлых, дымящихся серебристых столба.

— Взгляните, как здорово! — воскликнул Ракитин.

Шатерников настороженно рыскнул глазами вокруг себя, затем, постепенно увеличивая радиус, обозрел окрестность и подозрительно взглянул на Ракитина.

— Вы о чем?

— Да вот — река… солнце… Смотрите, какие лучи!..

— Ну и что? — холодно спросил Шатерников.

— Красиво, — упавшим голосом сказал Ракитин.

— А-а!.. — Шатерников отвернулся и пошел вперед.

Ракитин уныло поплелся за ним следом. Да, у него не клеилось с Шатерниковым. Он честно признался себе в этом, но не мог взять в толк, чем вызвал неприязнь своего спутника…

По мере удаления от Волхова им попадалось все больше встречного народа. Четыре бойца с автоматами вели куда-то арестованного; на нем была шинель без пояса и петлиц и ушанка с вдавлинкой от сорванной звездочки. Раз им пересекла дорогу парочка — здоровенный, кровь с молоком, сержант преследовал девушку в синем платочке. В лесу несколько бойцов варили в котелке кашу. На вопрос Шатерникова, кто они, бойцы смутно ответили: не то выздоравливающие, не то заболевшие. На опушке три военных человека рубили сосну; вернее — рубил один, а двое советовали.

— Вы что, бабу тоже втроем?.. — спросил Шатерников.

Военные люди не отозвались и продолжали трудиться над сосной.

— Сколько народу по тылам шляется, — с горечью сказал Шатерников, когда они двинулись дальше. А ведь все это штыки!.. Кстати, вот вы — человек молодой, а почему не на передовой?

— Я там, куда меня поставили, — пробормотал, смешавшись, Ракитин. Он понял, в чем причина неприязни к нему Шатерникова.

— Бросьте! Это от вас зависит.

Ракитин промолчал. А он мог бы рассказать Шатерникову, что вскоре после своего приезда на Волховский фронт, почувствовав близкое, жаркое, тревожное дыхание войны, подал рапорт об отправке его на передовую. «Я не могу воевать чернилами и пером, когда мои сверстники проливают кровь, писал он в этом рапорте. — Поскольку я не кончил ни военного училища, ни политшколы, прошу снять с меня данное мне звание и отправить рядовым бойцом в любой род войск». Результат был самый неожиданный. Его вызвал к себе начальник политуправления Шорохов. Тогда Ракитин впервые увидел знаменитые по всему фронту черные кустистые брови и светлые обжигающие глаза «Большого дивизионного». Желая показать, что он настоящая военная косточка, Ракитин, войдя в кабинет с непокрытой головой, лихо откозырял и доложил о своем прибытии.

— Вы разве не знаете, товарищ Ракитин, воинское правило: «К пустой голове руку не прикладывают»? — низким голосом проговорил «Большой дивизионный».

— Я не знал, товарищ дивизионный комиссар, что у военных мозг находится в шапке, — обидевшись, ответил Ракитин.

Шорохов чуть наклонил голову, и глаза его скрылись за кустистыми бровями, но Ракитину показалось, что в них мелькнула усмешка.

— Так… — просматривая личное дело Ракитина, бормотал Шорохов. — Ракитин Сергей Петрович… 1920 года рождения… русский… член ВКП(б)… — При этом он вскидывал на Ракитина свои светлые блестящие глаза — как спичкой чиркал, — словно сверяя данные анкеты с его обликом. — Образование высшее, незаконченное. Почему не кончил институт?

— Ушел на фронт, товарищ дивизионный комиссар.

— Все торопитесь!.. — проворчал Шорохов. — Так… Владеет немецким, английским, латынью. Латынь — хорошо, основа основ… Редактор институтской многотиражки… Листовку для Киришей вы писали? — спросил он вдруг.

— Да.

Шорохов закрыл папку с личным делом.

— Скажите, товарищ Ракитин, только коротко: как вы понимаете задачи и цель вашего отдела?

Ракитин задумался: в кажущейся простоте вопроса скрывался, верно, какой-то подвох. Нет, не подвох, просто Шорохов хотел знать, понимает ли Ракитин, для чего его прислали на фронт. Что ж, он много думал об этом, он может сказать.

— Я понимаю так: вернуть немецких солдат, являющихся частью немецкого народа, к принципам человеческой морали. Дернуть немцам душу, вновь сделать из них людей, я имею в виду нашу конечную цель…

— Немалая и нелегкая задача, а, Ракитин? — чуть помолчав, задумчиво сказал дивизионный комиссар. — И неблизкая, много выдержки потребует. Немцы держат Ленинград в кольце блокады, захватили Белоруссию, Прибалтику, почти всю Украину, а партия уже думает о том, чем должны стать Германия и немецкий народ после уничтожения гитлеризма. Чувствуете, к какому огромному делу вас призвали? — И вдруг резко, коротко спросил: — Действительную проходил?

— Нет, — удивленно ответил Ракитин: это было видно из его анкеты.

— Так… — Шорохов расстегнул кобуру, вынул «вальтер» и положил перед собой на стол. Взял старый лист немецкой газеты «Фелькишер беобахтер» с портретом Геббельса в форме «СС», прошел к противоположной стене и повесил газету на гвоздь. Вернулся к столу, протянул Ракитину пистолет и громко скомандовал:

— По колченогому огонь!

Ракитин, ничего не понимая, взял пистолет, старательно прицелился и нажал спуск. Пуля пробила газету в вершке от фотографии.

На звук выстрела в кабинет с перекошенным лицом ворвался белокурый кудрявый адъютант, но Шорохов только глянул на него, и адъютант на цыпочках вышел.

— Огонь!

Ракитин выстрелил и снова промазал.

— Геббельс остался жив, — подвел итог Шорохов и гаркнул: — Ложись!

Решив ничему не удивляться, Ракитин распластался на покрытом линолеумом полу.

— Вперед! — скомандовал Шорохов.

Ракитин неловко, вихляя задом, пополз.

— Встать!.. Ползать по-пластунски не умеете. Плохо занимались военным делом в институте. Кулеш сварить можете?

— Не пробовал.

— Машину водите?

— Нет..

— С лошадьми дело имели?

— Нет.

— Прямо не знаю, что с вами делать, Ракитин, — устало сказал Шорохов. — Бойцовую науку вы не знаете, значит ни в один род войск не годитесь. В кашевары и водители тоже. Даже ездовым вас не пошлешь. Может, в денщики определить?..

Стыд, обида, унижение вспыхнули в душе Ракитина.

— Я не холуй, товарищ дивизионный комиссар! — почти крикнул он.

— Нет, Ракитин, — с неожиданной теплотой проговорил «Большой дивизионный». — С холуем я бы разговаривать не стал. Но ты сам себя не знаешь. У тебя в руках редкая — запомни, редкая — воинская специальность. Ты будешь настоящим политработником; поверь, у меня есть нюх. А политработник — это мозг и сердце партии на войне. Гордись своей военной специальностью, изучай ее и постоянно о ней думай. И держи себя вот так!.. — Шорохов поднял огромный кулак, поросший черными короткими волосами, железный кулак молотобойца, каким он и был до революции. — А колченогого мы все-таки прикончим! — Он взял пистолет и, не целясь, выстрелил. Под лакированным козырьком эсэсовской фуражки возникла черная дырка, газетный лист дрогнул, соскочил с гвоздя и мягко, по стене, сполз на пол.