Сергей Снегов - Взрыв

Теперь он бежал в места, где больше всего было рудничного газа, где вероятнее всего были новые взрывы, — через эти опасные горизонты пролегал оставшийся путь к спасению. Вскоре впереди заметались полосы света. Со всех сторон на свежую струю бежали люди, и всех их, как и Синева, поражало ощущение удушья, создаваемое этой струей. Синев слышал возгласы и крики, задыхающиеся голоса рабочих, звавших один другого, он видел, что все по инстинкту бежали, как и он в первый момент, навстречу отравленному воздуху, к прямому выходу. Но ни один из них не добежал до Синева. На развилке штольни, уклонов и печи стоял человек и, задыхаясь от недостатка воздуха, перехватывал всех бежавших по штольне рабочих и направлял их в уклон.

— В гезенк! — кричал он хрипло и, освещая фонарем лица бежавших, вслух пересчитывал их. Это был Ржавый. — Ты, Харитонов? Ты, Гриценко? — говорил он. — Один Полищук остался. Где Полищук, товарищи? Вот люди — ни за грош пропадет! Тридцать пять человек, еще Полищука нет!

Синев подбежал к Ржавому и схватил его за руку. В смятении он забыл вытащить трубку изо рта и не мог говорить. Ржавый осветил его лицо, крикнул изумленно:

— Ты здесь, Алексей? Вот беда, скажи на милость, какой взрыв! Иди в гезенк, Синев, здесь оставаться нельзя.

Он в волнении не видел, что Синев с респиратором. Синев прохрипел:

— Скворцова — она с вами?

— Скворцова в семнадцатом квершлаге! — крикнул Ржавый, отворачиваясь от Синева и шаря лампочкой в темноте. — Камушкин увел ее туда — переждать отпалку. Не стой здесь, слышишь?

Синев не мог сделать и шагу. У него снова подогнулись ноги Он в ужасе закрыл глаза, схватил лицо руками. Пламя вырвалось именно из семнадцатого квершлага, там теперь бушуют пожары и распространяется углекислота. И там — Маша, может быть, она жива, ожидает помощи! И он, он был там, не дошел всего нескольких шагов, это было минуты три назад, он мог спасти ее, если она еще жива! Но он вспомнил, как кричал и никто ему не отозвался, каким раскаленным воздухом ударило ему в лицо, — нет, ничто не может уже спасти Машу, если она там, она раздавлена и сожжена!

Он содрогнулся, представив себе, что снова пробирается туда и сам попадает в новый взрыв — несчастье в шахте редко бывает одно.

Ржавый в ярости повернулся к нему.

— Иди же, дура! — крикнул он. — Сколько тебе говорить?

Синев с трудом повернулся, и поплелся в гезенк. Он не понимал, что делает, что нужно делать, он исполнял приказание, хотя оно было нелепо: он был снабжен автоматическим прибором. Луч лампочки Ржавого осветил висевший у него на спине респиратор. Ржавый метнулся к Синеву и с силой схватил его за плечо. Ошеломленный Синев даже не вырывался.

— Правильно, нельзя тебе в гезенк! — сказал Ржавый возбужденно. — Иди к устью, ты проберешься через все загазованные места. Слушай, Синев, расскажешь там, что всех направляю в гезенк. Тридцать пять человек ушло, нет еще одного. Воздуху нам хватит часа на три-четыре, не больше. Беги, Алеша, беги и остерегайся пятого и шестого штреков, боюсь, пожары перекинулись туда. Беги, Алеша! На, возьми! — Он сорвал со своей каски лампочку, сунул ее вместе с аккумулятором в руки Синева и крикнул нетерпеливо: — Да беги же, чего стоишь!

Синев побежал, слыша за своей спиной последние возгласы Ржавого:

— Кто идет? Ты, Полищук? Вот, черт, одного тебя не хватало! Скорей в гезенк!

Синев бежал сперва медленно, потом все быстрее, ему удалось наконец взять себя в руки. Он спасал уже не только свою жизнь, но и оставшихся внизу людей, нужно было обязательно сообщить, где их искать. Сейчас пробираться было легко, массивная взрывобезопасная лампочка давала достаточно света. Отбежав от Ржавого, Синев остановился, подвесил аккумулятор к поясу, а лампочку закрепил на каске. Он торопился, он понимал, что ему отпущено мало времени, — вентиляторы продолжают работать, огонь, возможно, разносится в новые выработки. Однако огня пока не встречалось. Зато он слышал запах гари. Он еще плохо приспособился к дыханию ртом и в спешке бега часто захватывал воздух носом. Ему казалось, что осуществляются самые мрачные его опасения — воздух был плох. Больше всего он страшился угарного газа, можно было попасть в мешок, наполненный этим газом. Такие мешки легко образовывались при пожарах и обвалах. Мимо шестого штрека он промчался стрелой, зажимая нос руками, — если где и таилась опасность, то здесь ее должно было быть всего больше. На него пахнуло жаром, похоже, что очаг пожара в шестом штреке действительно был. Еще быстрее Синев промчался мимо пятого штрека. Он так торопился, что не увидел летевшего ему навстречу человека, они столкнулись и обхватили один другого руками.

— Алексей! — крикнул человек. Синев узнал Камушкина.

Радость бурно охватила Синева. Он глядел не на лицо Камушкина, а на его пояс — там болтался самоспасатель, Камушкин дышал без прибора. Синев вырвал конец респиратора изо рта, забыл на мгновение обо всем остальном — спасен, спасен, вышел наконец на чистую струю!

— Где люди? — кричал Камушкин, яростно встряхивая его за плечо. — Что с бурильщиками? Отвечай же, Алексей! Где взорвалось, слышишь?

— Ржавый уводит людей в гезенк, все целы, там они продержатся до помощи, — сказал Синев с наслаждением — сперва ртом, потом носом, вдыхая свежий холодный воздух. — Взорвалось в районе семнадцатого, я шел туда, но не добрался. — Он вдруг крикнул Камушкину запальчиво: — Как ты мог отправить туда Скворцову? Как ты…

Он не кончил: взбешенный Камушкин исступленно срывал с него респиратор. Ошалев от неожиданности, Синев еле защищался. Когда прибор был уже у Камушкина, Синев вне себя от ярости вцепился в его руку. Тот отшвырнул его от себя и сказал:

— Беги, трус! Респиратор тебе не нужен… Вызваны горноспасатели, расскажи им о гезенке и квершлаге. И торопись, пламя прорвалось по исходящей струе на верхние горизонты, вентиляционные двери сорваны.

Говоря это, он торопливо закреплял на себе респиратор. Синев в ужасе снова вцепился в его руку.

— Хоть самоспасатель дай! — молил он. — Пойми, Павел, не доберусь я до устья.

Камушкин опять оттолкнул его.

— Беги, сволочь, направляй людей! — крикнул он, лихорадочно продевая ремни в застежки.

Синев схватил свою лампочку, валявшуюся на земле, и понесся в сторону устья. Теперь он мчался изо всех сил, даже от взрыва он так не убегал. Грозные слова Камушкина о прорвавшемся вверх пламени и разрушении вентиляционных дверей были ему до ужаса понятны. Нет, опасность не кончилась, она только начиналась. Раз двери разрушены, значит вся система проветривания шахты спутана: на каждом ходу, на каждой развилке ходов его мог подстерегать очаг окиси углерода, мешок углекислоты, облако метана. Что бы это ни было, теперь это значило одно: смерть. Он жадно заглатывал воздух, воздух был чист, Синеву же казалось, что яд уже проникает в его кровь, сочится в его легкие.