Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Она вертела в руках бронзовую статуэтку, давно уже вытертую и блестевшую от ее стараний. На этот раз внимание Евгении Михайловны приковал к себе плащ, свободными складками ниспадающий с плеч молодой девушки, и крошечная корона, венчающая ее головку.

— Я знаю, что ты не любишь Семена Семеновича, — как бы про себя произнесла она, — и главным образом за то, что он отбил у тебя жену, но будем справедливы — и ты ведь в свое время переманил его невесту.

— Значит, хватило смекалки, — храбро ответил Пузырен. — Без ума такое дело не обмозгуешь.

Он знал, что ей противно его просторечие, и в те редкие мгновения, когда к нему возвращалась прежняя уверенность в себе, он умышленно подбирал наиболее неприятные ей слова.

— Ты вовсе не умен, ты хитер, — с милой улыбкой, более тягостной для него, чем обида, проговорила Евгения Михайловна. — Кто–то сказал, что хитрость зачали в звериной берлоге, а ум — достояние людей. Семена Семеновича ты ненавидишь за его идеализм, с которым у тебя ничего общего нет, за то, что он в жизни не сделал карьеры, цепляется за идеи, которые славы ему не приносят… Впрочем, довольно о нем, поговорим о тебе… Ты напишешь заявление судье и укажешь, что в документацию, посланную институтом, вкралась сшибка — никаких гельминтов у Андросова не обнаружено. Я сама это заявление передам судье…

В решительном тоне, угрожающем и холодном, в низко сдвинутых бровях и недобром взгляде было нечто новое для Ардалиона Петровича. Не оставляя ему времени подумать и ничем не подкрепив свою претензию, она с несвойственной ей решимостью потребовала невозможного. Странно, конечно, она никогда не вторгалась в круг его дел, в тайники, скрытые от глаз посторонних. Поистине в нее словно вселился бес.

— На этот раз, дорогая, — с удовлетворением заметил Пузырев, — ты скопировала меня. Нет ничего более верного, чем удачно приставленный к груди пистолет… Вот что значит быть женой двух ученых мужей! Не пригодится наука одного, вытянет опыт другого.

Евгения Михайловна положила перед ним ручку, придвинула бумагу и сказала:

— Для многих женщин встреча с артистом — приятное событие. Они готовы просмотреть дурную картину, чтобы лишний раз увидеть своего любимца. Я много дет прожила бок о бок с комедиантом, и новая роль его не доставит мне удовольствия.

— Я не могу давать фальшивых справок, — отодвигая ручку и заодно бумагу, сказал он.

— Ты дал ее уже суду, — вспомни, если забыл.

Ардалион Петрович не слишком медленно, но и не торопливо встал, чтобы плотнее прикрыть книжные шкафы, придвинуть стулья к стене и расставить по ранжиру принадлежности письменного прибора.

— Я не понимаю, о какой справке ты говоришь… — притворно стараясь представить себе, о чем идет речь, сказал Ардалион Петрович; он морщил лоб, поджимал губы, искал перед собой воображаемую справку, закрывал глаза, пытаясь мысленно ее увидеть. — Я что–то не помню, не знаю, не видал.

— Я напомню тебе… Бланк лабораторного анализа был заполнен тобой, твоей рукой… Не вздумай его искать, он у меня… Не советую дожидаться, когда я до многого другого дороюсь…

Простим Евгении Михайловне ее обмолвку, ничего больше в ту минуту она не знала. Чего не сделает и на что не отважится сердце, испытанное в любви.

Пузырев выдвинул ящик стола, вынул бланк института и сел писать.

— Тебе незачем было мне грозить, — сказал он, передавая ей бумагу, — я, кажется, никогда тебе ни в чем не отказывал…

Народный судья Михаил Герасимович Волошинов был уже немолод, ему шел пятьдесят пятый год, из них двадцать с лишним он занимал должность судьи, был женат, имел детей и внуков и при всем этом сохранил забавную черту былой юности — неукротимую склонность ко всему необычайному и таинственному. Так, подметив загадочную подробность, хотя бы и маловажную, он мог подолгу доискиваться причин: и в судебном заседании, и после не поленится навести справки, попросит следователя особо изучить интересующее его обстоятельство, не успокоится, пока не утолит снедающее его любопытство. Пленник собственной любознательности не раз расплачивался за излишнюю пытливость и дотошность, но поладить со своей слабостью не мог.

В деле Лозовского судью привлекли оригинальные и смелые высказывания обвиняемого, его острый и смелый ум, а больше всего недомолвки и упорное молчание на вопросы суда. Что скрывается за этим? Кого он ими выручает? Почему отвергал поддержку суда и настаивал на своей виновности? Как совместить уверенность в своей правоте с готовностью нести незаслуженное наказание?

В сознании Михаила Герасимовича юридические нормы занимали, конечно, почетное место, им подчинялись и личные склонности его, и любовь или нелюбовь к людям, никакая вспышка симпатии не могла помешать ему исполнить закон. Народные заседатели не раз убеждались, как трудно его склонить на свою сторону, и бывало, что приговоры или решения выражали лишь точку зрения заседателей. Бессильный отстоять свои убеждения, он защищал их в своем особом мнении, приложенном к делу. Дело Лозовского было очередным испытанием для пытливого и любознательного судьи, слишком много загадочного таило оно. Он решил вызвать обвиняемого, чтобы побеседовать с ним. Нет ничего приятней и проще, как распутывать сложные жизненные узд. ы в интимном уединении с виновником события.

Живое воображение рисовало ему картины одну красочней другой. Удивительные и замысловатые, они волновали его, но прошло немного времени, интерес к делу как будто спал, и судья передумал — зачем беспокоить себя и других, все и без того откроется в судебном заседании. И это решение продержалось недолго, судье сообщили, что с будущей недели ему предоставлен месячный отпуск и на это время его место в суде займет другой. Все что угодно, но судьбу Лозовского он никому другому не доверит. Оправдают ли его, или поступят с ним как–нибудь иначе — самое интересное будет упущено и любопытные противоречия не учтены. Отдых будет ему не мил, если он не разберется в судьбе этого человека, не послушает еще раз его красочную речь, насыщенную глубокими мыслями, и не узнает, что кроется за его упорным молчанием. Судья приказал срочно вызвать Лозовского и подготовить к слушанию дело.

Чтобы полней насладиться предстоящей беседой, он назначил в то утро только одно дело и провел его в полчаса. Ничего сложного оно не представляло — обвиняемые признали себя виновными, все улики были налицо, непросто лишь обстояло с наказанием, которого судья себе позволить не мог. На скамье подсудимых сидели три старичка и две старушки. В продолжение ряда лет они получали пенсию без достаточных на то оснований. Представленные ими документы оказались недостоверными. Отдел социального обеспечения взыскивал с обвиняемых неправильно полученные ими пятнадцать тысяч рублей, а закон требовал их наказания. В своем последнем слове старики и старушки соглашались на любой суровый приговор, но просили денег не взыскивать — неоткуда их взять. Судья предложил, и заседатели с ним согласились, освободить обвиняемых от уголовной ответственности, если деньги будут возвращены. Судьи оставляли зал заседаний в приятной уверенности, что должники будут признаны несостоятельными и долг спишут в расход…