Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

— Пересаживать головы! Надо же такое придумать, — не успокаивался Антон. — Вы полагаете, что и людям такого рода манипуляции пригодятся?

— Нет, — ответил я, — впрочем, это дело хирургов. Мы рассматриваем нашу работу как чисто экспериментальную. Те, кто этим занимались до нас, ограничивались немногим: с помощью искусственного прибора они поддерживали жизнь в отсеченной голове лишь в течение нескольких часов. Мы надеемся ее приживить, создать для нее нормальную и естественную среду в чужом организме.

Я намеренно не упомянул причин, побудивших нас этим заняться, чтобы не лишить Антона возможности досыта побалагурить. Завязавшийся поединок уж тем был хорош, что позволял мне заглянуть в нутро человека, недавно еще близкого, сейчас весьма далекого от меня. Ничто так не могло убедить меня в этом, как наша мирная дуэль в присутствии женщины–секунданта.

— Я часто спрашиваю себя, — тоном сдержанного осуждения говорил Антон, — где и на чем вы остановитесь? Когда закрепите свои позиции и утвердите свое имя в науке? Вы напоминаете летчика, который носится в небесах, не помышляя о запасах горючего и о выносливости самолета.

Я прекрасно его понимал. Ему надо было задержать мою мысль, угнаться за ней у него не хватало сил. Мы ни в чем так не расходились, как в понимании цели и долга перед наукой. Увлеченный новой идеей, я без размышлений отдавался ей. Безграничная покорность не лишала меня свободы и не делала рабом. Насладившись идеей, трудными поисками и удачами, я легко расставался с ней. Словно не было в прошлом счастливых и грустных минут, я, следуя к новой цели, мог о старой не вспоминать…

— Долг мой, дядя, предупредить вас, — с неожиданно пробудившейся нежностью заговорил Антон, — что вы попираете собственные интересы, топчете ногами то, о чем другие смеют лишь мечтать… Вы набрели на золотую жилу, сумейте же использовать ее. Вам величия и славы на всю жизнь хватит, хотя бы вы до конца дней палец о палец не ударили. Сколько ученых так прекрасно устроились: натворили в дни молодости чудес на грош и до старости этим спасаются. Как вам будет угодно, я собачьими головами заниматься не могу, придется эти опыты проводить без меня.

Неожиданное заявление Антона не удивило меня, я был к нему подготовлен. Меня даже обрадовала его неосмотрительность. Нелегко ему будет теперь продолжать поединок.

— Ты так рассуждаешь, словно не я, а ты несешь ответственность за лабораторию, — с преднамеренной холодностью проговорил я. — Не советую тебе настаивать, мне не хотелось бы беспокоить директора нашими спорами.

У Антона были чудесные нервы. Можно было позавидовать тому, как искусно он меня осадил:

— Я имел в виду, что общественные обязанности могут меня отвлечь в самую пору опытов. Надо ко всему быть готовым…

Наш секундант не стерпел и вмешался. Надежда Васильевна спокойно приблизилась к нам и со сдержанностью, которая, видимо, стоила ей немалых усилий, сказала:

— Пора тебе подумать о том, чтобы отсюда убраться. Никому ты здесь не нужен, и никто тобой не дорожит…

Меня удивило ее обращение к Антону на «ты» и еще больше — та перемена, которая произошла с ним. Серьезный и уверенный тон сменился легкомысленно–балагурским кривляньем. Он подмигивал не то себе, не то нам и жалкой улыбкой пытался скрыть свое недовольство ее вмешательством.

— Ты мешаешь нам работать, — с той же холодной строгостью продолжала она, окидывая его презрительным взглядом. — Ты отравляешь нашу жизнь своим присутствием… Никто тебе не позволит издеваться над Федором Ивановичем. Ты уйдешь, пока еще не поздно!

Она стояла перед ним бледная, со сжатыми кулаками, готовая, казалось, вцепиться в него. Он произнес что–то нечленораздельное, и голос ее спал до угрожающего шепота.

— Я просила директора института убрать тебя. Он слушать об этом не хочет. Не вынуждай нас прибегать к мерам, которые тебе не придутся по вкусу. Не толкай нас на крайности!

Вместо отзета он сделал нетерпеливое движение рукой, словно перевернул страницу скучной книги, и злобно на нее взглянул.

— Ты отмахнулся от наших опытов, — продолжала она, — и даже не спросил, с какой целью мы их проводим. Мы умеем сшивать артерии и вены. Для пересадки сердца и легких этого достаточно. А хватит ли у нас искусства восстанавливать связи с головным мозгом?

Ведь никто этого до нас не делал. Мы углубляем наши знания, чтобы служить науке, и ты нам для этого не нужен.

Беспомощный ли вид Антона погасил гнев Надежды Васильевны, или вспышка исчерпала ее силы, под конец голос звучал глухо и угрожающие нотки исчезли. Не взглянув на того, к кому обращена была ее речь, она круто повернулась и вышла…

После этого разговора трудно было надеяться, что наши отношения с Антоном наладятся. Он должен был уйти из лаборатории. Увольнение из института могло бы отразиться на его репутации, и я решил попросить моего друга убедить сына добровольно оставить нас. Обсудить это с ним я намеревался в ближайшую среду, когда мы встретимся в Большом театре на новой постановке «Евгения Онегина». Предстоящий разговор тем более казался мне удобным, что и Лукин собирался о чем–то важном со мной поговорить.

В тот день я рано освободился и отправился к моему другу на службу, чтобы до начала спектакля вдвоем погулять…

В жизни Лукина недавно произошла перемена, вызвавшая много толков среди его друзей и врагов. Причиной послужил незначительный случай, каких в практике санитарного инспектора немало. Результат был более чем неожиданным. Санитарный инспектор Лукин, как лаконично отмечалось в приказе, сложил с себя полномочия «в связи с переходом на другую работу».

Вот что предшествовало этому.

С давних пор установлено, что за спуск в речной бассейн загрязненных вод виновные облагаются штрафом. Расчетливые администраторы сочли наказание не слишком обременительным для бюджета предприятия и вместо постройки очистных сооружений предпочитали отделываться штрафом. Напрасно инспектор искал поддержки исполкомов, С тех пор как эти суммы стали обогащать городской бюджет, власти охладели к подобного рода жалобам. Лукин задумал разлучить нарушителей закона с их высокими покровителями. В своем письме министру он предложил штрафы впредь зачислять не в местный бюджет, а в доход казны. Предложение было принято, исполкомы стали строже охранять воды от загрязнения, а Лукин, увлеченный гигиеной солнечного освещения, занял маленькую должность в коммунальном институте. Совпало ли его перемещение с новым увлечением, как он меня уверял, или ему не простили письма в высокую инстанцию «в обход» и «за спиной» начальства, как утверждали другие, — трудно сказать. Нашлись защитники дотошного инспектора, которые взяли его под защиту, но Лукин этой поддержкой не воспользовался.