Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Она удобней уселась, подобрала под себя ноги и, поежившись от удовольствия, сказала:

— Теперь расскажите, как это случилось, что вы оплошали?

Она потрогала дорогую брошку на груди, кокетливо поправила широкие рукава модного халата и, убедившись, что то и другое не осталось без внимания собеседника, обернулась к нему, чтобы дать себя разглядеть при выгодном для нее освещении.

— Оплошал, это верно, — как бы нехотя проговорил Лозовский, — а вот как это случилось, не пойму. Сам не раз ел сырое мясо, других этим от гибели спасал… Не могли же в лаборатории ошибиться… Организм больного был сильно истощен, в чем только душа держалась…

— Вы напрасно не послушались меня на суде, — с мягкой укоризной произнесла Евгения Михайловна. — Я советовала вам не торопиться брать вину на себя и требовать экспертизу… Я очень опасалась, что ваши интересные мысли и экскурсы в историю не понравятся суду… Я не верю, что мясо погубило больного; не понимаю, почему его увезли в клинику Ардалиона Петровича; кто надоумил жену обратиться к прокурору? Если бы по каждому несчастному случаю затевались судебные процессы, медицина была бы невозможна…

Речь ее, медленная и спокойная, с короткими перерывами для раздумья, тихая и однотонная, без малейшего признака волнения, могла бы показаться холодной, если бы большие голубые глаза не били полны печали.

— Я отлично это понимаю, но не в моих правилах винить других в том, в чем я сам не уверен.

Легкая грусть, с какой это было сказано, не оставляла сомнения в том, что своему правилу Лозовский и на этот раз останется верным.

— Зато я уверена, что не обошлось без вмешательства Ардалиона Петровича. Я сказала это ему. Он выразил, конечно, неподдельное изумление и стал меня убеждать, что не он в лаборатории делает анализы и не он руководит делами прокуратуры. Вас предупреждали не пользоваться средствами, не показанными при туберкулезе. Вы знаете Ардалиона Петровича, его не переубедишь. Суждения этого человека саму добродетель с пути истинного сведут… Он избрал вас своей жертвой и не успокоится, пока не погубит вас.

Лозовский, слушавший ее вначале со вниманием, при последних словах рассмеялся.

— Одумайтесь, Евгения Михайловна, какими красками рисуете вы своего мужа. Так уж и погубит! Ведь мы с ним как–никак школьные друзья. Были между нами нелады, я насолил ему, он — мне, остались еще кое–какие хвосты, и тех не будет… Медики — народ недоверчивый, строгий, а порой и беспощадный; ведь и солдаты на границе не голуби. Спорим не за грош, а за жизнь человека.

— Эх вы, — с милой укоризной произнесла она, — правильно сказал Валентин Петрович, вы нестерпимы! Не по земле вам, а по небу ступать. — Она сердилась и любовалась этим большим ребенком, в равной мере сильным и беспомощным, мудрым и по–детски наивным. — Я устала без конца тревожиться за вас, с утра уже гадать, какую новую глупость вы за день отморозите, что еще натворит ваша безумная голова. Всякий раз, когда при мне упоминают ваше имя, я готовлюсь услышать нечто недоброе, обидное для вас и для ваших друзей. Вы прекрасной души человек, верный долгу и совести, не давайте повода, не позволяйте ничтожным людям над вами смеяться… Как вы вели себя на судебном заседании? Какое дело судье, будете ли вы впредь прописывать сырое мясо больному? Добряк этот горячо вступался за вас, а как вы ему мешали… Неужели родители вам не говорили, что следует иной раз помолчать, не всякой мысли давать свободу?

— Но я дважды и даже трижды смолчал, — с шаловливой улыбкой ответил Лозовский.

— Смолчшли, когда надо было говорить до конца. Вы этим молчанием себя и судью ставили в трудное положение. Вы напоминаете мне сорванца, который любуется собственными проказами, но ведь вы не ребенок, которому все сходит с рук, вам этих шалостей никто не прощает…

Она продолжала сидеть в той же позе, поджав под себя ноги, непринужденно улыбаясь или укоризненно покачивая головой, и только чуть заметное движение губ и взгляд ее, тревожно скользивший по комнате, говорили, что мысли ее заняты чем–то другим и лучше бы Лозовскому сейчас промолчать. Он продолжал игриво шутить и даже сделал попытку ее рассмешить. Она поспешно выпрямилась и, словно под действием внутренних сил, соскочила с дивана, села за рояль и после короткого молчания сказала:

— Я не хотела вам этого говорить, но иначе вам не поможешь. Помните, когда вы решили из Томска вернуться в Москву, вам неожиданно предложили там важную должность с высоким окладом. Так вот этой милостью вы обязаны Ардалиону Петровичу. Узнав из вашего письма, что вы возвращаетесь, он пустил в ход свои связи и влияния, чтобы удержать вас на месте… И отъезд ваш в Сибирь из Москвы был тщательно им подготовлен. Помните, какая свистопляска поднялась вокруг вашего имени? И в обществе терапевтов и в печати только и было разговоров, что о вашем «недостойном» эксперименте. Подпевалы и подручные Ардалиона Петровича как могли поносили вас: вы и на руку нечисты, и человек скверный, и врач недалекий… Эти люди знают силу клеветы, они уверили Валентина Петровича, что вы передернули в своей научной работе, и он, удивленный, спрашивал меня, зачем это понадобилось вам? — Евгения Михайловна глубоко вздохнула и сочувственно взглянула на Лозовского, словно внушая ему бодрость перед вестью еще более неприятной и тягостной. — Была еще одна история, омерзительная и жестокая, она сорвалась, прежде чем ее довели до конца. Чего они только не наворотили: и дурное влияние на молодежь, и недостойное отношение к женщин» — короче, все, что может измыслить извращенный ум.

Семен Семенович был озадачен, но его все еще не покидало благодушное настроение.

— Любопытно, откуда вы все это знаете?

Она усмехнулась и, снизив голос до полушепота, с притворной многозначительностью произнесла:

— Вы не раз говорили, что я женщина вдумчивая, склонная к самоанализу и жадная к знаниям. Добавлю от себя: у меня ненасытные глаза, они всё примечают, и еще вам надо знать — у меня боковое зрение…

Наступила долгая пауза.

— Я давно уже догадываюсь, что у меня не все ладно, — с грустью сказал Лозовский. — Похоже на то, что вы правы. По всякому поводу и без причин на меня сыплются обвинения и жалобы. Одного больного мы не спасли, другого лечили недозволенными средствами, третьему поставили неправильный диагноз и ухудшили его состояние. Кто–то этих жалобщиков умудряет, пишет им толковые доносы и направляет в горздрав. Доказываешь, убеждаешь — с тобой как будто соглашаются; глядишь, на заседании врачей и ученых тебя вдруг помянут не к добру. Мои «прегрешенья» следуют за мной по пятам, о них упоминают кстати и некстати, приводят в назиданье другим, повторяют шутя, но не забывают. И врага словно не видно, а покоя нет… Похоже на то, что Ардалион Петрович не простил мне той истории…