Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый

Утро в нашей редакции, по обыкновению, начиналось с разбора почты. В полдесятого в узкую дверь, одна половина которой постоянно закрыта, просовывается Аркадий Петрович Зимин с пухлой коричневой дерматиновой сумкой через плечо. И мы, радостно приветствуя его, обступаем теннисный стол, стоящий посреди просторной комнаты отдела писем. Аркадий Петрович, еще не успевший отдышаться от быстрой ходьбы по крутой винтовой лестнице, взмокший от тяжелой ноши, вываливает на широкий и длинный теннисный стол газеты, журналы, письма.

— Что там пишут трудящиеся? — вопрошает начальник отдела ледокольного флота Копылов.

Длинным, острым носом он напоминает дятла.

— Сейчас узнаем!

Начальник отдела писем Воронин подгребает к себе письма и, вооружившись длинными ножницами, быстро отсекает кончики конвертов.

Газета наша бассейновая. Для тех парней, что ходят в Арктику и Антарктиду. И нам, разумеется, не безразлично, как они относятся к нашему сочинительству. Многие из нас до прихода в газету тоже служили на судах и морскую жизнь знают не понаслышке. И все же письма с моря читаем с некоторой опаской. Моряки, если что не так, если где соврал, приукрасил, на выражения не скупятся.

Наш Воронин, приставив к теннисному столу стул, повесив на спинку свой форменный китель, со вниманием читает письма. Поскольку газета наша морская, мы все носим форму, и редактор, китель которого расшит широкими золотыми шевронами, строго следит за тем, как мы относимся к форме. Для него отношение к форме равнозначно отношению к службе в газете. Правда, большинство из нас несогласно с ним, но редактор упорно придерживается своего мнения.

Воронин читает письма, изредка комментируя их вслух. Воронин — мужик злоязычный, недаром ему доверили вести редакционную доску «тяп-ляп». На эту доску он безжалостно наклеивает все наши ляпы, как не успевшие попасть в газету, так и те, что по каким-либо причинам сумели просочиться. Материалы для «тяп-ляпа» Воронин берет и из читательских писем. Моряки — народ, ко всему прочему, грамотный и ошибки, разные там неточности секут с ходу. Вот и из нашей почты Воронин наверняка отловит что-то.

В тот день, даже и не знаю чем объяснить, почта у нас была богатая. Аркадий Петрович бросил на стол, к нашей всеобщей радости, огромную пачку писем.

Постояв у теннисного стола, полистав газеты, я пошел в комнату нашего отдела писать статью за одного из руководителей пароходства, заместителя начальника Коркина. Я не был уверен, нужна ли вообще такая статья газете, но редактор сказал: «Коркин у нас давно не выступал. Нужно подготовить статью Коркина». — «Пусть Коркин и напишет», — возразил я. Редактор строго посмотрел на меня.

— Скажите, за что вы получаете зарплату?

Подобный вопрос любого поставит в тупик.

— Я понимаю, помочь человеку написать статью. — возразил я, — но не писать за него — от первой до последней строчки. Мы ведь так растим (тут я запнулся, хотел сказать паразитов, но передумал). — Мы ведь так растим нахлебников, — сказал я. Наш редактор не любит резких выражений, старается избегать всяческих конфликтов. И когда кто-нибудь из нас разойдется на летучке, он, приподняв ладонь над столом, опускает ее все ниже, ниже к столешнице, словно спуская пар.

Вот и сейчас редактор привычно поднял руку, словно подавал мне сигнал.

— Вы думаете, Коркин сам бы не написал? — задал мне вопрос редактор. — У Коркина времени нет. И потом, это не его дело писать в газету.

— Дело Коркина думать! Что у него, и на это времени нет? — снова возразил я и увидел, как вибрирует в воздухе, приближаясь к столешнице, не по-мужски пухлая редакторская рука.

— Стоит ли упрямствовать, Володин, — сказал редактор. — Все равно ведь делать придется. Статья Коркина стоит в плане. В конце года газету будут слушать в парткоме пароходства. И статья Коркина ляжет на чашу наших весов. Актив, да еще какой!

— Ладно, — равнодушно согласился я, не желая слушать дальнейших доводов редактора в пользу статьи Коркина.

И вот второй день я мучился над этой дурацкой статьей, гонорар за которую получит Коркин. Редактор, ясное дело, не поскупится при разметке коркинской статьи, а потом будет безжалостно резать гонорары других авторов, и наши тоже. Но шут с ним, с гонораром. Обидно, что свои мысли приходится отдавать другому. Коркин так и не думает и думать не желает, а ты старайся изобразить его этаким думающим государственным мужем. И он ведь, нисколько не стыдясь, не поправив ни единой строчки, подпишется под статьей. И потом будет бессовестно выслушивать похвалы в свой адрес от подчиненных, справляться как бы между прочим у приятелей — читали ли они статейку, что он тиснул тут вот в газетенке.

Я усердно скрипел пером (к шариковой ручке так и не привык), и мне казалось, что в этом скрипе пера слышится мое осуждение порочной практики, установившейся в нашей бассейновой газете в работе с авторами. В других газетах я не работал и сказать о них ничего плохого не мог.

— Володин, — прервал мое занятие Воронин, — тебе вот письмо. Личное.

Он положил на угол моего стола конверт. «От кого бы это?» — удивился я, разглядывая зеленый самодельный конверт, всматриваясь в обратный адрес: Студеное Должанского района, Орловская область. Писем из этих мест я, честно говоря, не ждал. «Интересно, кому это я там понадобился?» — подумал я и разорвал конверт. Почерк был зыбкий, неровный, словно кто-то торопил неизвестного мне корреспондента.

«Здравствуйте, тов. Володин!

Пусть не удивляет вас обратный адрес. «Арктическую звезду» выписываю давно, хотя работаю на колхозной мельнице и никакого отношения к морю не имею. Прочитал вашу статейку (меня всегда коробило от подобной фамильярности, и тут я поневоле сжал пальцы) и хотел спросить у вас — не имеет ли Ф. П. Сорокин, о котором рассказываете вы, какого-либо отношения к П. П. Сорокину, с которым я служил на транспорте «Декабрист». Транспорт этот был затоплен в 1942 году близ острова Надежды. Сорокин был моим товарищем. И, прочитав вашу статейку (теперь я воспринял определение жанра как должное), я подумал, может, тот Сорокин, о котором вы рассказали, доводится родственником или братом (тем более что отчества у них совпадают) моему боевому товарищу, с которым нам пришлось вместе столько всякого хлебнуть. Да что об этом! Вам, молодым, это не понять. А для нас, стариков, в тех наших воспоминаниях — вся наша жизнь. Как бы худо-бедно она ни сложилась.

И еще вот чего я решил вам написать. Мне кажется, мы с вами знакомы. Жила в нашей деревне в эвакуации и потом еще года три-четыре после войны учительница Володина Мария Петровна с сынишкой и дочерью. Не вы ли это будете? Хотя вам трудно это вспомнить, вы тогда еще маленьким были. А матушка, конечно, может сказать.