Александр Русов - Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть)

Улыбается Базанов. Улыбается Френовский. Лаской, молодостью и красотой светятся огромные глаза Ларисы. Наивно-недоумевающее лицо Верижникова. Он еще поймет, найдет, поверит. У него все впереди. Как у Игоря Рыбочкина. Или у Павлика. Как у капустинских скульптур, не попавших в музеи. Впереди у всего и у всех — бесконечность.

Но дрогнула вдруг рука, сбился угол, умерло, померкло изображение. То, что еще мгновение назад было жизнью, улыбкой, движеньем, превратилось в мертвенные гримасы — равнодушные, печальные, злые. Все так стремительно переменилось. Светлое стало темным, четкое — размытым. И вот, словно рентгенолог, просматривающий многие метры флюорографических снимков чьих-то грудных клеток, ты задерживаешь взгляд на тех из них, где видны явные признаки неизлечимой болезни, и как профессионал почти непроизвольно отмечаешь про себя: этому осталось не больше двух лет, этому — год, а этому — всего ничего.

На одной из переснятых фотографий — базановские родители, на другой — портрет его бабушки по материнской линии. Его я не буду давать на выставку. Переснял только для себя. Невозможно было не переснять. Тонкое, породистое лицо, обладающее непонятной гипнотической силой, — нечто родственное портретам леонардовских женщин. Возможно, к непосредственному восприятию примешивается то немногое, что я знаю о ней, преимущественно от Ларисы. Фотография сделана в 1914 году в Москве. Чем-то женщина на фотографии напоминает Ларису: гордая, прямая осанка в сочетании с природным изяществом. Здесь ей не более двадцати. Я почти никогда не ошибаюсь в возрасте, нужно только внимательно присмотреться. Чаще всего выдают глаза, их выражение.

Эта базановская бабушка — из аристократок. Получила воспитание в каком-то закрытом пансионе, вышла замуж (Лариса, помнится, говорила: за статского советника). Потом революция, все вверх дном, кто-то бежит из России, кто-то остается. Они с мужем и двумя детьми остались. Бедствовали. Она сама мыла полы, стирала — вообще переносила лишения с редкостной в ее положении легкостью. Большинство ее подруг и знакомых из буржуазных семей страдали, нищенствовали, злобствовали, погибали. Их убивала потеря былых привилегий — незачем стало жить.

Она не грустила о прошлом, словно тот устроенный быт, которого она была теперь лишена, мало что для нее значил. Муж, служивший мелким государственным чиновником, вскоре заболел и умер.

Она опять вышла замуж — на этот раз за пролетария. Новый муж занимал высокий пост. Базановская мать по документам считалась его дочерью, но на самом деле (об этом Базанов знал) родилась от случайной связи с обрусевшим французом. Но и этот брак оказался недолгим, непрочным. Неуемный темперамент в сочетании с неиссякающим любопытством и бесстрашием сводил ее со многими людьми. Увлекалась, влюблялась. Дети росли без присмотра.

Она в совершенстве знала несколько языков, печатала на машинке по-русски, французски, немецки, искренне считала справедливой революцию, лишившую привилегий тех, кто жил за чужой счет.

Началась Отечественная война — новые несчастья, неустроенность, изнурительный труд. Что-то сломалось в ней, не выдержало. Она покончила жизнь самоубийством, оставив трех, к тому времени уже взрослых детей.

Старшая дочь Лена, став драматической актрисой, вышла замуж за инженера, родители которого считали их неподходящей парой. Еще жива была мать, но она ничего не знала, поскольку отправилась в очередное свадебное путешествие да так и застряла в чужом городе.

Через год у Лены родился мальчик, которого назвали Витей. Таково было ее желание — назвать сына в честь окруженного романтической дымкой детской памяти тайного ее отца Викто́ра.

Сей «победитель» долгое время ничем не проявлял себя. Второй муж матери относился к Леночке как к родной дочери, но, очевидно, не только это было главной причиной нежелания любвеобильной, своенравной матушки поддерживать отношения с Викто́ром и позволять ему видеться с ребенком. Она охладела, разочаровалась в нем.

Все-таки однажды, в конце двадцатых годов, встреча отца и дочери состоялась. Лена не знала, что это ее родной отец, все открылось лишь незадолго до войны, когда она сама ждала ребенка, Виктора II. Они с матерью расставались, как оказалось, на этот раз навсегда. То ли предчувствуя, что ей немного осталось жить, то ли повинуясь иному движению души, мать поведала дочери тайну ее рождения.

— Если что случится со мной, а тебе потребуется помощь, знай: у тебя есть отец.

Тогда-то она и вспомнила тот странный звонок из гостиницы «Националь», где остановился приехавший из Ленинграда «старый мамин знакомый» — именно так он представился. Мамы, как обычно, дома не было, знакомый уезжал через несколько часов, хотел что-то передать ей и попросил встретиться у подъезда. Девочка спустилась вниз, как было договорено. Подъехала машина. Ей навстречу бросился огромного роста, роскошно по тем временам одетый мужчина. Тут же, на улице, принялся ее целовать, приговаривая:

— Ах, как выросла, какая красивая стала. Знаешь что, давай-ка поедем сейчас ко мне. Ненадолго. Еще есть немного времени. Ты расскажешь, как вы живете, как мама. А потом я велю шоферу отвезти тебя.

— Видишь ли, — рассказывала она потом сыну с гордостью, — я сразу почувствовала к нему такое доверие, что, не колеблясь, села в машину. Думаю, не только я его, он тоже видел меня впервые. Как он меня узнал? На улице крутилось несколько соседских девочек моего возраста, но он направился сразу ко мне, даже ни на кого не взглянув.

Они приехали, поднялись по лестнице («замечательный номер, очевидно, «люкс»). Новый знакомый, словно забыв о том, что ему скоро уезжать, подробно расспрашивал девочку о ее жизни, гладил по голове, целовал («вообще вел себя очень странно»).

— Но мне все это почему-то казалось тогда естественным, само собой разумеющимся. Он так ничего и не передал для мамы, но даже это не насторожило. Потащил меня в магазины, одел с головы до ног, купил платье, туфли дорогие, каких у меня никогда не было, какие-то мелочи. Все это он объяснял тем, что они с мамой очень хорошие, старые знакомые. Потом мы отправились обедать в ресторан — сроду не ела столько вкусного… Я волновалась, что поезд уйдет. Он смеялся, шутил, успокаивал: подумаешь, поезд — можно купить билет на другой. Когда мы расставались, у него в глазах стояли слезы. Мама потом мне сказала: «Взяла с него честное слово, что он никогда не вторгнется в мою жизнь». Чего она боялась? Мама была человеком с трудной, изломанной судьбой. Видно, он очень ее любил и меня любил, но зачем-то дал маме честное слово и до конца держал его.

Поскольку семье инженера Базанова не нравилась жена сына, начинали они жизнь трудно, в крошечном закутке коммунальной квартиры. Молодой Базанов оказался способным инженером, быстро выдвинулся. Им дали трехкомнатную квартиру, где и родился Виктор.