Александр Русов - Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть)

С первыми двумя было ясно. В один прекрасный день Гарышева и Крепышева вызвал к себе начальник отдела Станислав Ксенофонтович Кривонищенко. Максим Брониславович при сей беседе присутствовал, как всегда скромно примостившись подле необозримых размеров стола начальника. В течение нескольких минут Станислав Ксенофонтович, пожалуй даже не вникнув как следует в суть происходящего, мямлил нечто расплывчатое насчет того, что давно, мол, пора выдвигать молодежь, доверять ей ответственные участки работы, а затем с видимым облегчением передал слово Максиму Брониславовичу. В свойственной ему сжатой, деловой манере Френовский поведал о том интересном направлении, которое ведется в его лаборатории. (Молодежь, как и весь институт, живо интересовалась вестями с полей сражений, но премьера теневого правительства она выслушала с таким неослабным, почтительным вниманием, будто и ведать не ведала ни о Базанове, ни о том, чем он занимается.) Суть предложения Максима Брониславовича сводилась к следующему. Пусть молодые люди возьмут на себя часть работы, с которой попросту не справляется лаборатория № 29 (то есть лаборатория Френовского, и группа Базанова в частности). Пусть подумают и дадут свои предложения — желательно в направлении разработки новых очистительных систем. Станислав Ксенофонтович в ходе предварительного обсуждения (почтительная улыбка в сторону Станислава Ксенофонтовича) любезно согласился похлопотать в дирекции об открытии долгосрочной, хорошо финансируемой комплексной темы. С начальниками лабораторий все улажено и оговорено. (С ними и оговаривать было нечего. Их просто поставили в известность. Послушные были начальники, царствие им небесное!)

Потом отдельно пригласили Леву Меткина вместе с начальником его отдела, игравшим далеко не первую скрипку в слаженном оркестре Максима Брониславовича Френовского. (Первую скрипку играл Станислав Ксенофонтович, которого за глаза Максим Брониславович ласково называл Стасиком. Отсюда, я думаю, пошло и ласковое прозвище Максик, введенное в обиход базановцами.) Разговор повторился во всех подробностях, будто был записан на магнитофонную ленту.

Таким образом, в новой боевой операции, которую условно можно назвать «козлодрание», главная роль отводилась базановским сверстникам, представителям «новой волны» — молодого в те годы поколения исследователей. Лева Меткин удачно дополнял компанию Крепышева и Гарышева, ибо без него собеседование в кабинете Стасика слишком бы походило на внутриотдельский заговор.

Фотографию Г. В. Гарышева во весь рост я поместил над лабораторной установкой Рыбочкина. Теперь Гарышев шел по ней, как по необозримой казахской степи, откуда около двадцати лет назад приехал поступать в Московский институт химического машиностроения. Самым способным из троицы Гарышев — Крепышев — Меткин был, пожалуй, Лева, а самым трудолюбивым — Г. В. Гарышев. Не случайно Базанов к ним всегда хорошо относился.

Итак, сведенная мной воедино троица в преддверии своего звездного часа с полным сознанием значимости момента приступила к обдумыванию путей оказания помощи лаборатории № 29. Ни один из них не зашел к Базанову. Ни один не подкараулил его у троллейбусной остановки, чтобы поговорить с глазу на глаз. Никто не позвонил домой, чтобы предупредить о готовящемся «козлодрании». Боялись? Не понимали, в какую историю их втягивают?

Почему-то из всей тройки Базанов невзлюбил одного Крепышева, кстати, самого безобидного. То ли в силу ограниченных способностей, то ли из-за природной осторожности Крепышев лишь делал вид, что играет в эту игру. К «козлу» он не притронулся, тогда как Гарышев, по меткому выражению Рыбочкина, «отхватил себе здоровенный кусище». Базанов недолюбливал Крепышева за то, что «от него всегда пахло мылом и ординарностью». Будущий профессор готов был скорее смириться с подлостью, чем с безвредным человеком, от которого «пахнет мылом и ординарностью». В этом был весь Базанов!

И когда на ученом совете института обсуждали скандальную историю с «Рафинитом», Виктор возмущался именно тем, что б е з д а р н ы м людям позволили потратить на бесполезные эксперименты т а к о е количество государственных денег.

Одного не могу понять, как удалось Гарышеву выйти сухим из воды, выпутаться из той истории. «Отхватив кусок» базановской темы, он умудрился стать одним из ярых его сторонников в период прихода к власти «железной пятерки». Ему все сходило с рук, все шло на пользу: травля Базанова, победа Базанова.

Дело, видимо, заключалось в том, что Базанов не видел в нем соперника, конкурента. Их взаимная симпатия зиждилась на добродушно-насмешливом отношении к разного рода ценностям, которые каждый выбрал в качестве жизненного ориентира. Для «железной пятерки», равноправным членом которой был Гарышев, они носили столь распространенный материальный, общежитейский характер, что их и перечислять не стоит, ибо за всю историю цивилизованного человечества здесь мало что изменилось. Отличие Гарышева от остальных заключалось лишь в его способности допустить возможность существования иных богов. Если Гарышев с достойной терпимостью воспринимал базановский идеализм, то остальные либо не верили в него, либо опасались.

Было бы нелепостью утверждать, что Базанов чуждался земных радостей. Вовсе нет. Но он перешагивал через них, как Гулливер через дома лилипутов, а для кого-то завоевание этих радостей стало единственно доступной пониманию философией, л и ч н о выношенной идеей, почерпнутым из л и ч н о г о опыта смыслом бытия за отсутствием иного, более общего, значительного, если не сказать в с я к о г о смысла.

Представляю, как могло раздражать, оскорблять того же Январева или Валеева пренебрежение Базанова к деньгам, должностям, отдельному кабинету с приемной и секретаршей — ко всему, что добывалось великими усилиями и должно было служить свидетельством их заслуг, предметом зависти и уважения. Всякое сомнение в истинности такого рода ценностей означало одновременно сомнение в смысле жизни тех, кто ими владел.

Став начальником отдела, Январев как-то пригрозил Базанову лишением премии. Виктор рассмеялся ему в лицо.

— Неужели ты думаешь, — воскликнул он, — что меня можно этим запугать? Батюшки-светы! Да мне не нужны деньги. Семьдесят копеек на обед и двадцать на дорогу — это все, что мне требуется.

— Если не тебе, то сыну твоему, — сердито заметил Январев.

— И Павлику ни к чему. Уверяю тебя! Чем меньше у него будет денег, тем меньше опасность, что со временем он превратится в дерьмо. Так же, как не нужны они твоей Ирочке.

При упоминании имени дочери у Январева нервически дернулась щека.