Александр Русов - Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть)

Естественно, возникал вопрос, откуда будут браться в дальнейшем научные идеи — питательные вещества техники, если все большая часть институтского населения вздумает заниматься лишь перемалыванием чужих идей. Ибо ведь это только слова, что можно кормиться бумагой, политикой, шахматной игрой, открытием темы «Базанит», закрытием темы «Рафинит» и тому подобной продукцией.

Но «железная пятерка», как в свое время Максим Брониславович Френовский со своим теневым правительством, умудрялась-таки существовать на доходы, которые приносили игры с ведомостями, актами, протоколами, письмами. Эти игры на деньги чаще всего традиционно вуалировались такими словами, как «общественное благо», «государственная польза», «далекая перспектива», ибо формула «государство — это мы» понималась, видимо, слишком узко и чересчур буквально.

К тому времени, когда Базанов был поставлен в угол, то есть стал заведующим лабораторией поисковых исследований, надобность связывать открытие темы по новой системе очистительных устройств с его именем отпала сама собой. Все чаще стали выдвигаться на первый план некоторые детали, ставящие под сомнение приоритет Базанова и его группы. Уже поговаривали, что идея наиболее важной для института практической части работы принадлежала Максиму Брониславовичу Френовскому и Станиславу Ксенофонтовичу Кривонищенко. Они, как известно, давно пеклись о расширении исследований в этой области, понимали их важность, своевременность, привлекали сотрудников других отделов. Так говорили те, кто успел почувствовать, куда ветер дует, а Лева Меткин, Валеев, Январев, Крепышев и Г. В. Гарышев согласно и даже печально кивали, как бы с чувством глубокой благодарности вспоминая тех, кто положил жизнь и здоровье на алтарь науки, прогресса и счастья будущих поколений.

Если бы Рыбочкин впоследствии круто не поговорил с ними, не припугнул, не высказал все, чего раньше, до его утверждения в должности завлаба, не мог высказать, кто знает, во что бы вылилась эта затея. Пришел час, когда Рыбочкин сказал:

— Или прекращайте такие разговоры, ребята, или я устрою грандиозный скандал, дойду до начальства главка, до заместителя министра и выше, если потребуется. Ведь у вас рыльце в пушку. Я докажу, как дважды два — четыре, чем, когда, кто из вас занимался раньше и чем занимается теперь. Я, ребята, некоторые вещи лучше вас знаю и помню, и письма кое-какие сохранились, и факты имеются, которых вам не опровергнуть. Так что выбирайте: война или мир.

«Железная пятерка» испугалась. «Железная пятерка» предпочла мир. Слова Рыбочкина задели, ранили ее нежную, добрую душу. Она восприняла их с искренним недоумением и даже с обидой.

— Да ты что, Игорь, белены объелся? Мы же против Френовского воевали, Базанова поддерживали. Не нужны нам ваши установки. Мы ведь ради идеи, ради пользы дела. Хочешь, сам ими занимайся. Только рады будем.

— Хочу, — сказал Рыбочкин.

Очевидно, такой решительный, отчаянный вид был у этого молчуна, всегда спокойного, уравновешенного, невозмутимого, что «железная пятерка» поняла: он своего не отдаст, пойдет до конца. «Железная пятерка» струсила, насторожилась, попыталась договориться, чтобы не упустить своей доли участия, а вопрос о том, что отныне проблемой будет командовать Рыбочкин и никто другой, решился, таким образом, сам собой.

У Игоря имелись все основания идти ва-банк. Вместе с очистительными установками нового типа, которые он начал разрабатывать в ту далекую пору, когда даже Базанов определенно не знал, какой практической пользы можно ждать от проводимых ими исследований, вместе с верой в торжество справедливости он терял свое прошлое и соответственно будущее. Это была уже не борьба за сферы влияния, за успех, за власть. Рыбочкин боролся за жизнь. Сам ход событий подвергал его угрозе медленной гибели в условиях безвоздушного пространства лаборатории поисковых исследований.

«Железная пятерка» отдала Рыбочкину принадлежавшее ему по праву. «Железная пятерка» любила и ценила силу. Она помогла Рыбочкину переименовать и переориентировать мертворожденную лабораторию, приблизив ее к тому кратеру, где бурлила и клокотала обжигающе горячая, ослепительно яркая, прекрасная жизнь. Из всей лаборатории только Ваня Брутян и Юра Кормилицын с сотрудниками продолжали заниматься отвлеченными исследованиями. Остальные работали на сегодняшний день.

Итак, они столковались. Было бы глупо не столковаться. Рыбочкин и «железная пятерка» были реалистами — деловыми, практически мыслящими людьми. Это как раз и отличало их от Базанова, который в некотором отношении не укладывался в современную жизнь. Может, этот терзаемый противоречиями неисправимый идеалист потому и явился затравкой, своеобычным центром кристаллизации будущего, которое, даст бог, еще проявит себя в учениках младших классов его школы — Ване Брутяне и Юре Кормилицыне.

Было в Базанове что-то от магистра, старого мастера, учителя, представителя уважаемого цеха. Профессия не стала для него способом зарабатывать себе на жизнь. Словно по счастливому совпадению, она давала ему средства существования без всяких усилий с его стороны. И если бы завтра Базанову перестали платить зарплату, он узнал бы об этом, вероятно, от собственной жены, которой не хватило денег дотянуть до конца месяца. Работа для Базанова находилась не в привычной сфере производства-потребления, а была целиком перенесена в иную, духовную сферу, что делало удачливого профессора совершенно нежизненной фигурой в нашем институте.

Удивительнее всего, что этот идеалист создал нечто в высшей степени реальное, ибо только р е а л ь н ы м могла интересоваться «железная пятерка», только на р е а л ь н о е покушаться и притязать. С другой стороны, выдвинутый ловкими, по-житейски мыслящими людьми проект новой темы по созданию конкретных устройств для практических целей оказался фикцией, миражом. Почему же усилия «железной пятерки», не принесшей в эту жизнь и не обещающей оставить после себя ничего существенного, кажутся многим из нас такими р е а л ь н ы м и в сравнении с эфемерными усилиями тех, кто не обладает воловьей базановской шеей и потому не способен стать ни автором новых идей, ни нового научного направления?

— Это дикое стадо, — шумел когда-то Романовский, — вытаптывает на своем пути все.

Но худо ли, бедно — «железная пятерка» справлялась с институтскими делами, рассасывала напряжения. Кто-то ведь должен исполнять эту работу. И если не они, то кто?

Перед уходом на пенсию Романовский устроил нечто вроде веселых поминок — с выпивкой, закусками, фруктами, сладостями, причем главным и единственным источником веселья был он сам. Часов с десяти утра его сотрудницы ходили по институту и приглашали желающих проводить Валентина Петровича на заслуженный отдых.