Николай Богданов - Легенда о московском Гавроше

Алеша взял из рук Андрейки фотографию, спрятал в карман френча, укоризненно взглянул на Люсю и сказал:

— Нас же просили…

— Андрей свой! — ответила Люся. — Нас просили не размножать… Ну а показать своему можно.

Вскоре Андрейке оказали большое доверие — поручили расклеивать предвыборные плакаты.

Плакаты эти были драгоценны. Нелегко было на них бумагу раздобыть. Нелегко было, чтобы их печатать, типографию найти. Хорошо, что сочувствующие большевикам типографщики бесплатно в ночное время их оттиснули. Невелики плакаты, и бумага серая, но все же не от руки каракулями писаны, а четкими буквами все фамилии кандидатов набраны.

Андрейка, захватив пачку плакатов, ведерко с клейстером и кисть, идет по улицам, выбирая места повидней, чтобы большевистский список кандидатов № 5 не затерялся среди театральных и цирковых афиш и разных объявлений.

Вышел Андрейка к Крымскому мосту, а навстречу ему Стеша, тоже с ведерком, кистью и рулоном плакатов.

Окунает Стеша кисть в ведерко, размашисто крестит забор и ловко накатывает плакат. С большого нарядного плаката на Андрея пронзительно смотрит упитанный, краснощекий господин, самодовольно улыбаясь. А под ним подпись: «Голосуйте за список № 1. Мы обеспечим всем работу и достаток».

— Это плакат кадетский! Что ты делаешь, Стенька Разин?

— Деньги зарабатываю. Нанялась — продалась.

— Богачам продалась?! Не дам марать Замоскворечье буржуйскими мордами! — закричал Андрейка и давай сдирать плакат.

— Не смей! — оттолкнула его Стеша. — Не я одна, все наши ребята: Дарвалдай, Стасик, Чумазей — подрядились в Замоскворечье эти плакаты клеить!

— Все вы изменники! Бить вас надо! — взвился Андрейка.

Откуда ни возьмись — Гриша Чайник.

— Что за шум? Почему драка?

— Арбуз не дает предвыборные плакаты клеить. Один уже сорвал, пожаловалась Стеша.

Длинные руки Гриши крепко сцапали Андрейку.

— Свободу выборов никому нарушать не позволено. Ты, девочка, клей свои плакаты где хочешь. А ты клей свои. И впредь друг дружке не мешайте!

Не по душе было такое решение Андрейке, и он обрушил гнев свой на Гришу.

задразнился Андрейка.

Гриша уже слыхал эту дразнилку, сочиненную ребятами.

— Я жалованье получаю от правительства как народный милиционер. Ни лазить по садам, ни забираться в дома, ни грабить лавки никому не позволю. И рвать плакаты тоже. Ни кадетские, ни эсеровские, ни меньшевистские, ни большевистские. Агитируйте-ка каждый за своих. Свободно. Но без охальства!

— А разве это не охальство печатать целую картину, когда у рабочих ни денег на печать, ни хорошей бумаги?! Да наши большевистские плакаты за буржуйскими картинами никто не заметит!

— Да-а, ваши серенькие. Как галочки перед этими павлинами, сочувственно сказала Стеша.

— Ишь ты! На меловой бумаге, в три краски, — залюбовался Гриша плакатом, наклеенным на забор Стешей. — Вальяжный господин. Сразу видно, из сытого класса. Неужели вам, ребята, не противно такими буржуйскими мордами наши рабочие замоскворецкие улицы украшать? — спросил он, помолчав.

— Противно…

— Мы бы этих буржуев мордами об забор. Да ведь подрядились.

— Деньги взяли.

— А вы не договаривались, как их клеить? — спросил Гриша. — Так или эдак?

— Ой, ребята, а ведь можно и так! — Стеша решительно мазнула нахального буржуя клеем по губам, по бровям, по морде и к забору его пригладила.

— Так нехорошо, — сказал Гриша. — Кто же белыми простынями улицы украшает? Получается насмешка над выборами. Пустоту надо заполнить. — Он взял большевистский листок и притиснул поверх белой простыни. Серый листок заиграл на белом фоне сизым голубем на снежном облаке.

— Значит, так можно, Гриша? — спросила Стеша.

— Валяйте! — кивнул Чайник.

Ребята принялись клеить всей артелью. Одни крестили кистями с клеем толстощеких плакатных буржуев, другие пришлепывали их к заборам и тумбам.

Андрейка едва поспевал наклеивать поверх кадетских плакатов свой заветный список № 5. Работа шла весело, дружно.

Когда дело подходило к концу, в Замоскворечье явился артельщик, нанявший ребят, проверить, хорошо ли они работали. Он получил с кадетской партии немалый куш за расклейку их роскошных плакатов. Ребята вовремя заметили его искаженное яростью лицо и нырнули в подворотни и проходные дворы.

Один Андрейка остался на месте, приглаживая ласковой рукой очередной серенький плакатик на гладкую белую кадетскую бумагу.

Артельщик наскочил на него, как ястреб на зазевавшегося воробья, цапнул за шиворот, выхватил ведерко с клеем. И, не вымолвив худого слова, нахлобучил ведерко на голову Андрейки.

Кому не приходилось принимать клеевой душ, тот и вообразить не сможет, каково было Андрейке.

Но и скаутам в эти дни досталось. Они явились в Замоскворечье сдирать список № 5, затмивший красочные плакаты кадетов, но союзные ребята были настороже. Нескольких изловили, в том числе и Вячика. Привели в участок и спросили, что же с этими хулиганами делать?

— Мальчишки! Что с них возьмешь, — сказал Гриша Чайник. — Снять штаны и отпустить.

Ребята приняли его шутку всерьез. Вячик и его приятель чесали по Замоскворечью без штанов. И если Вячик после этого дня, встречая Андрейку, насмешливо напевал:

Что касается выборов в Думу, то в Замоскворечье за кадетов мало кто голосовал. В Замоскворечье победил большевистский список № 5.

Проснувшись, Андрей потянул носом воздух: из кухни призывно доносился запах отварной картошки.

— Бабушка, это молодая так вкусно пахнет? — крикнул он.

— Молодая, молодая! Отец хорошо в деревню съездил. На зажигалки целый мешок наменял! Спит теперь, отсыпается. Наругался на весь свет, что ему, кузнецу, торгашом пришлось походить.

Вся светясь от радости, что может наконец сытно накормить внука, бабушка отвалила Андрейке целую миску картошки, крупной, искрящейся в разломах сахаром. Голодный Андрейка ел ее, давясь и обжигаясь, и не успел почувствовать всю ее сладость, как с улицы донеслось:

— На Пятницкой дерутся!

Андрейка скатился с лестницы, словно ему пинка дали.

— Айда на Пятницкую! Может, там наших бьют! — крикнули ему мальчишки.

На Пятницкой хорошо одетые люди тростями и зонтами охаживали солдата.

— Дезертир! Смутьян! Немцам Россию продал! — кричали они при этом.

Вначале никто из прохожих за солдата не заступался. Но когда один из господ, взмахнув тростью, крикнул: