Всеволод Кочетов - Чего же ты хочешь?

Это было полнейшей неожиданностью для семьи. «То есть как живы? Где же они? Почему бросили тебя?» «Очень просто. Они ушли к немцам, знайте это, Раиса Алексеевна и Сергей Антропович». «Где? Как ушли? Почему?» «Не знаю, почему, но где, знаю. В деревне, недалеко от города Порхова, под Псковом. Деревня называлась Красухой. Я там каждое лето жил у бабушки, у отцовой мамы. Поехал туда и в то лето. Мне уже исполнилось двенадцать. Уже в пионеры меня приняли. И вот не успел приехать – война. Что делать, ни я, ни бабушка не знали. Все отпускники возвращаются в свои города. А я сижу, жду ответа на письмо, которое мы с бабушкой спешно написали моим родителям. Вместо ответа неожиданно приехали они сами. И повели себя странно так. Что бы взять меня и бабушку, да и укатить оттуда поскорее. Нет, живут день, живут другой… Шушукаются меж собою. А бои уже совсем рядом, совсем близко. Бабушка сказала отцу: „Тебя, Акимушка – его Иоакимом звали,– поди, в военкомате ждут. Мобилизация же!“ „Да, да, мама, знаю. Еще несколько деньков обождут, никуда я не денусь“. А вскоре уже и немцы пришли. И оба мои родителя, можете себе представить, Раиса Алексеевна и Сергей Антропович, на моих собственных глазах вышли к ним навстречу, мать махала платочком, отец, не скажу чтобы весело, но все же улыбался. Потом их вызывали в немецкие учреждения, приняли не то в Порхове, не то еще где-то на работу. Они ходили туда и обратно каждый день по многу километров. Бабушка не выдержала, разбудила меня однажды ночью и говорит: „Пойдем отсюда, внучек, нам тут с этими людьми делать нечего“. И, знаете, я понял ее, согласился с ней, и мы ушли. Бабушка была знаменитой в области льноводкой. Отец у нее священник, но сама она ордена имела за работу в колхозе. Мы долго с ней шли, много дней. Пробирались через такую людскую мешанину, что трудно даже и представить, что такое может быть. В одну деревню сунемся – немцы, в другую зайдем – наши красноармейцы, в третью – вообще никого нет, в четвертой все живут, как жили. Добрались в конце концов до Павловска, под Ленинградом. Сильный бой шел в тот день. Артиллерия бьет, самолеты бомбят. Земля качалась. От своих мы уже больше не отставали, вместе с ними дошли до Колпина – такой городок возле Ленинграда, где Ижорский завод. А из Колпина и в Ленинград попали. Бабушка отыскала там своего дальнего родственника, который в Зоологическом саду ухаживал за зверями, за хищниками. Здоровенный такой мужчина, черный, как цыган, голос у него – что паровозный бас, сам плечистый, рукастый. Выслушал он бабушкин рассказ да как рявкнет: „Так и знал я, что гады они, Якимка этот с его сучкой мокрохвостой!“ Я кинулся на него: не смей говорить плохо про моих родителей. За мать стало обидно. Хотя уже давным-давно, с того ее платочка и с той отцовой улыбки, на душе у меня было нехорошо и никак не мог я разобраться в поступке моих родителей. Весь народ поднимался на немцев, а мои отец с матерью служить к ним пошли. Ну, словом, так. Бабушка умерла от голода. Тот цыганистый ее родственник тоже умер. А меня эвакуировали в Сибирь, в детдом. Вот вам полная моя исповедь. Я сын изменников, врагов народа. Это я говорю вам самым первым, потому что никто, кроме меня, не знает теперь ни про тот платочек, ни про ту улыбку. Даже Липа не знала. И если она после этого откажется от меня, винить ее не стану». «Сын за отца не отвечает! – закричала Липа.– И ты же не стал с ними жить, как только узнал, какие они».

Сергей Антропович отправился куда следует и рассказал обо всем, что услышал от Антонина. Он просил навести справки, постараться выяснить, не путает ли парнишка, ему же было тогда всего двенадцать лет. Через некоторое время Сергея Антроповича пригласили на площадь Дзержинского, и майор госбезопасности сказал: «Погибли они, Иоаким и Александра Свешниковы, товарищ Самарин. Разведчиками они были. Под видом того, что молодые родители едут за своим ребенком, наши товарищи отправили их навстречу наступавшим немцам. Задание было – проникнуть в штабные органы группы армий „Север“. Оба в совершенстве знали немецкий, были отличными стрелками, освоили специальность радистов. Вот взгляните!» – И майор положил на стол перед Сергеем Антроповичем несколько старых, потускневших фотографий. Сергей Антропович увидел на них девушку в полосатой футболке, высокую, тонкую – чувствовалось, что это заядлая физкультурница: лицо у нее было открытое, правдивое. А молодой человек в военной гимнастерке весело улыбался во весь белозубый рот. Об этой улыбке, врезавшейся в его детскую память, не один раз с отвращением упомянул Антонин. «Да, вот так штука,– только и мог сказать Сергей Антропович.– Как же быть-то теперь? Как этому парню все рассказать?» «Так попросту и рассказать, товарищ Самарин. Непременно надо рассказать. Хотите, расскажем вместе?»

Они, тот майор и особенно Сергей Антропович, полагали, что, узнав правду, Антонин обрадуется, воспрянет духом, получит нервную разрядку долголетнего напряжения. Но ошиблись. Правда не распрямила, а напротив, пришибла Антонина. Он притих, затаился, много дней не мог прийти в себя. Этому невозможно было найти объяснения. Невозможно для других. А сам-то Антонин знал, в чем дело. Долгими годами он остро, жестоко осуждал своих родителей, он порицал их за неверность Родине, за то, что и его-то, своего ребенка, они сделали несчастным, сыном врагов народа. И вдруг что же? Оказывается, он на них постыдно клеветал все эти годы: ничего толком не зная, ни в чем не разобравшись, поверив платочку и улыбочке, поверив бабушке, от которой тоже все было, конечно, скрыто, и тому цыгану, ухаживавшему за тиграми. Какое горе, какое несчастье! Выходит, что верить нельзя никому: ни далеким, ни близким, ни самым близким, ни самому себе.

Липочка же восприняла все как должное. «Я не удивлена нисколько. Этого и следовало ожидать. Не могло же быть так, чтобы у скверных, недостойных родителей вырос такой прекрасный сын. Если сын хорош, то и родители не хуже».

При всех странностях жизни семьи Свешниковых Самарины их никогда не осуждали, ни в чем не винили. Напротив, постоянно стремились оправдать. «Поломала ребяток жизнь, покрутила». Липочке ссужались без отдачи не только трешницы и пятерки, а и более значительные суммы. Антонину через Моссовет выхлопатывались не только старые каретные сараи под мастерские, а делалось много и сверх того. А когда семейка в полосу своего бурного просперити пропала из поля зрения Самариных, Самарины тоже смотрели на это как на должное.

И вот Липочка, разодетая в англо-итальяно-американо-французское, появилась вновь.

– Я никогда не считала браки подобного рода правильными и способными приносить людям счастье,– заявила она с первого же раза.