Всеволод Кочетов - Чего же ты хочешь?

На столе были расставлены бутылки виски, джина, содовой воды, экспортные коньяки и водки. Все это в пестрых пакетах магазина, в котором торгуют на валюту, натащили в комнату Ии Генка с Юджином Россом.

– Будет дружеская, мужская вечеринка,– сказал Юджин Росс несколько дней назад. – Собери, Геннадий, самых лучших своих друзей. Повеселимся. У вас в Советском Союзе все хорошо. Только вот время проводить по-настоящему вы не умеете, хотя получили для этого два выходных дня в неделю.

Генка насобирал семерых. Один был сыном заместителя министра по столовым и ресторанам, другой – пасынком крупного генерала, родители третьего постоянно делали что-то за границей и в Советском Союзе почти не жили, отец четвертого заведовал швейным ателье, мать пятого ведала чем-то в гастрольном эстрадном бюро, родители шестого ничего особенного собой не представляли, зато дед у него был очень знаменитым: он стал знаменитым после процесса вредителей из Промпартии, тогда его осудили, посадили, со временем он умер, дети о нем никогда не поминали, но внук им очень гордился и даже сочинил стихи, которые так и назывались: «Стихи о моем деде». О седьмом ничего особенного сказать было нельзя, его родители работали и жили, как живут и работают миллионы людей: отец – инженер, мать – домохозяйка. Зато сам он, по словам его приятелей, делал головокружительную карьеру. Перед окончанием института он проходил практику в одном из учреждений, осуществляющих связи с заграницей, приглянулся руководству и, получив диплом, был распределен именно в это учреждение и стал не кем-либо, а одним из помощников председателя. Пожалуй, только он один, этот Виталий Огурцов, был в собравшейся компании на год-два старше Геннадия, остальные все младше, они еще учились на разных курсах разных высших учебных заведений и в знакомстве с Геннадием состояли не по студенческой, не по молодежной среде, а по однодневным домам отдыха, где их родители, в том числе и родители Генки, обычно проводили выходные дни, а летом и вообще поселялись на месяц, на два, на три.

Все эти парни были не дураки выпить, все имели магнитофоны – от фундаментальных, пудовых, до карманных, размерами с коробку папирос. У двоих из них, у Виталия Огурцова и Никиты Полузудова, сочинившего стихи о своем деде, были собственные автомобили: у Огурцова – «Волга», у Полузудова– «Москвич». Все у них у всех было, кроме денег в тех суммах, в каких бы ребятки эти хотели их иметь. Мальцы давным-давно поняли силу «презренного металла». Сын организатора швейных дел Шурка Базанов потому только и оказался в институте, что Шуркин отец не пожалел «бумажек» на подарки и подношения кому следовало. Все они, когда Генка сказал им о желании одного иностранца встретиться с советской молодежью, обрадовались подобной возможности. Ии дома не было, Генка упросил ее погулять часиков до двух, до трех ночи. Она поморщилась, но все же ушла еще до начала предполагаемой встречи.

Квартира для таких дел была удобная. Старинный дом с почти метровыми наружными стенами, с кирпичными же толстыми стенками между комнатами, изолирующими от всяких звуков, с двойными межэтажными перекрытиями. Пляши, пой, ходи на головах – никто не прибежит с угрозами заявить в ЖЭК или в милицию. В самой этой четырехкомнатной квартире тоже все обстояло благополучно. В двух комнатах жил старый пенсионер, во время войны потерявший всех родственников и сам оглохший при бомбежке поезда, в котором они эвакуировались из Минска. Он ни во что не вмешивался, ни на что не реагировал потому, видимо, что ничего не слышал. В третьей комнате жила старушка. Ей полагалось в таких случаях презентовать трешницу «за беспокойство», тогда она тоже ничего не видела и не слышала.

У старушки был холодильник, и Генка еще за одну трешницу поручил ей наготовить кубиков льда, о необходимости чего предупредил Юджин Росс.

Теперь груда этого льда стояла в миске среди бутылок.

Гости пришли все сразу, видимо, договорились где-то встретиться. Генка и американец уже были на месте. Комната Ии, преобразованная по Генкиным проектам, была ярко освещена всеми торшерами и плафонами, стол привлекал пестротой и нездешностью наклеек на бутылках, да и сами бутылки, их формы были не здешние, привлекающие.

Юджин Росс гоготал, встряхивая руки пришедших, выслушивая их «Виталий», «Эдуард», «Никита», «Спартак»… Куда только и подевался обычно молчаливый, всегда жующий резинку малый! Он наливал кому виски, кому джина. К виски советовал добавлять содовой воды и непременно бросать в стакан парочку кубиков льда, джин же хорошо смешать с тоником, вот с этой тонизирующей индийской водой, которую вырабатывает фирма «Швипс» в Лондоне: в смесь джина с тоником можно выдавить несколько капель лимонного сока, но можно и без него, а вот лед, как и для виски, обязателен.

Все получили по стакану непривычного питья. Кто хвалил его, смакуя, кто кривил губы: дескать, русские напитки, коньяк и водка, вкуснее.

– Может быть,– отвечал таким Юджин Росс.– Не спорю. Но употребление их связано с наступающим затем упадком сил. Их действие резко: взлет!…– Юджин размахнулся чуть ли не до потолка.– И через ка кое-то время – фьють! – Он опустил руку к самому полу. – И тогда почтенные советские граждане спят на скамейках московских парков, как безработные в капиталистических странах. От виски или джина этого не произойдет. Эти напитки тонизируют, поднимают силы. Они совершенно незаменимы в жарких странах. Там они еще и дезинфицируют, там они освежают, там…

– А у нас страна холодная,– сказал Полузудов.– Мы поэтому водочники и коньяковисты. Нам не надо освежаться, нам надо разогреваться. Водка и коньяк – превосходнейший материал для разогрева.

– А мне эта штука нравится! – Огурцов протянул Юджину Россу свой опустевший стакан.– Нельзя ли прибавки?

– У нас обычно никто никого не приневоливает пить и никто никому не мешает это делать. Каждый пьет столько, сколько ему хочется. Потому и прибавка – дело самих пьющих. Вот вам бутылки, их у нас вполне достаточно. Вон там в углу чемодан, это наш винный погреб. Не стесняйтесь, господа, будьте свободны, веселы. У меня, кстати, есть новые записи на лентах. Геннадий, включи машину!

Генка включил магнитофон с лентами Юджина Росса. Пошла та музыка, под воздействием которой человек постепенно начинает дергаться. Сначала он отбивает такт одной ногой, затем включается в это и вторая нога, позже в ход идут уже и руки, плечи, голова, бедра, спина. Все тело ходит ходуном.

Виски, джин, музыка делали свое дело. Компания дрыгала ногами, размахивала руками, широкие безмятежные улыбки – от уха до уха – освещали лица захмелевших парней.