Владимир Орлов - Происшествие в Никольском

Необходимость поездки в Никольское Виктор Сергеевич объяснял еще и тем, что, кончая дело и будучи уверенным в том, что районный прокурор поддержит его, он обещал – самому себе в первую очередь – взять парней и Навашину под свой контроль и опеку, горячо обещал, но что он знал теперь об их жизни в последние недели? Да ничего! Понятно, сейчас, когда дело было передано Десницыну, ему полагалось быть лицом нейтральным, сторонним наблюдателем, ни о контроле, ни об опеке и речи пока не шло, но жизнью-то своих бывших подследственных он должен был интересоваться, раз обещал и им и себе.

Вот он и поехал в Никольское. Из разговоров в поселке выяснилось: многие считают, что дело прекращено. Узнал он и то, что Колокольников, ангелом сидевший на беседах с ним, ведет себя в компании с Рожновым нагло, а родственники его, как и родственники Чистякова, распускают в поселке всякие гадости про Навашину. «Разговоры о Навашиной вы сами должны пресекать, – сказал Виктор Сергеевич. – А парни успокоились зря».

Все это было неприятно. А еще неприятнее было то, что Виктор Сергеевич, три недели отсутствовавший в Никольском, ощутил вдруг, что судьбы парней и Веры Навашиной стали для него как бы чужими и далекими. И это даже теперь, в чрезвычайно серьезной для него ситуации! То есть выходило, что судьбы эти и их дальнейший ход интересовали Виктора Сергеевича уже не сами по себе, а в той лишь мере, в какой они имели отношение к его собственной судьбе. Конечно, Навашину и парней оттеснили другие подростки, другие судьбы, вошедшие в последние недели в жизнь Виктора Сергеевича, так и всегда бывало. Скверно было то, что в Никольском Виктор Сергеевич до боли ясно почувствовал: он потихоньку в служебной суете забыл бы и о парнях, и о Навашиной, и о своих обещаниях. То есть помнил бы, конечно, о них, но так, среди прочих очередных и живых дел… Снова бы давал обещания съездить в Никольское, да в суете не успевал бы…

«Неужели и вправду я краснобай и дилетант? – расстроился Виктор Сергеевич. – Благие намерения – и все попусту… Да и для любительства-то моего, наверное, не пришло время…» Тут же Виктор Сергеевич себе возразил: «Однако и прежние дела остывали, уходили в прошлое, но ничего дурного не случалось… Конечно, я должен был помнить о никольских парнях, а они обо мне, но разве нянькой я собирался им стать? А Навашина… Ведь уговаривал я ее уехать из Никольского… Значит, нервы крепкие, выдержит…» В электричке Виктор Сергеевич несколько успокоился. Позицию свою он менять не думал, знал, что будет отстаивать ее. Душевное же отдаление от судеб парней и Навашиной он оправдал тем, что отстранен от этих судеб и не имеет права вмешиваться в жизнь чужих подследственных. От этих мыслей ему стало легче. Хотя, возможно, он и обманывал себя.

На службе Виктор Сергеевич решил зайти к Десницыну. Десницын на днях вернулся из Винницы, где был в командировке, и вот получил в придачу к своим делам еще и никольскую историю. Виктор Сергеевич знал, что Десницын отнесся к поручению прокурора без особой радости. И незаконченные дела у него были нелегки, а главное – каково идти по следам товарища по работе и перепроверять его? Несмотря на споры, порой и с обидами, о сути их ремесла, несмотря на несовпадение иных житейских взглядов, Шаталов и Десницын относились друг к другу по-доброму и с профессиональным уважением. Виктор Сергеевич ставил сейчас себя на место Десницына. И ему было бы неловко и неприятно вести следствие после Десницына. «Вот, брат, такая история», – как бы смущаясь, сказал ему Десницын, посетив кабинет Колесова. «Ну что ж, копай, копай, – сказал тогда Виктор Сергеевич. – Докажешь, что я болван, и я пойду в электрики». – «В какие электрики? – возразил Десницын. – Ты пойдешь в педагоги…» Копать-то Десницын будет, но ведь не под него! Какая Десницыну корысть. Человек он был порядочный и, конечно, должен был отнестись к делу и выводам Шаталова без всякой предвзятости. Без всякого желания подтвердить фактами горячие слова, брошенные им Шаталову весной в запале спора: ты, мол, и не следователь, а краснобай и дилетант. И понимая, как может повлиять на судьбу товарища его расследование. Вроде бы ничего и не должно было измениться в отношениях Шаталова с Десницыным, однако изменилось. Возникло напряжение. Общительный, веселый Десницын пытался это напряжение истребить, но Шаталов вел себя с ним довольно холодно и как бы предупреждая: «Вот кончишь с никольским происшествием, тогда и поговорим по-человечески…» Он старался не попадаться на глаза Десницыну и уж никаких слов о никольском деле не произносил при встречах с ним.

Теперь он зашел к нему сам и поинтересовался, начал ли Десницын заниматься никольской историей.

– Во вторник съезжу, осмотрю место происшествия, – сказал Десницын, – и вызову к себе Навашину, парней с родителями. Турчкова придется ждать из Кинешмы. А сейчас вот заканчиваю бумаги о песковском убийстве.

– Винница что-нибудь дала?

– Кое-что дала, – сказал Десницын.

– Я зачем пришел. Был в Никольском. Читал лекцию. Там волнуются, а толком не знают, дело прекращено или нет.

– Может, для следствия и лучше?

– Может, и лучше… Но ведь людям и определенность нужна.

И Виктор Сергеевич рассказал о болтовне вокруг Навашиной и о том, как ведут себя Колокольников с Рожновым. Потому он и зашел к Десницыну. Посчитал, что не сообщить об этом будет нечестно.

– Спасибо, – сказал Десницын. – Приму к сведению… А определенность людям, естественно, нужна.

– Зависти у меня к тебе, прямо скажу, нет. Дело все же очень сложное и все в изгибах.

– Слушай, а может быть, ты просто растерялся? – спросил Десницын.

– Чего растерялся?

– Ну… Опрокинул на себя целый мир и растерялся, не зная, как тебе, Виктору Сергеевичу Шаталову, тут быть. Пойми, и я не хочу упрощать ни судьбы людские, ни явления жизни. Но мы с тобой следователи! А мне кажется, что ты порой – от растерянности перед каким-то явлением или просто из добрых побуждений – готов, чтобы сейчас же залечить беду, употребить в нашем деле средства других профессий. Причем сразу нескольких профессий. А нужно ли это? И главное – имеем ли мы, следователи, на это право? Я считаю, что нет. Нам бы свою ношу нести с честью.

– Ты прочитал дело и тебе, все стало ясно?

– Мне многое пока в нем не ясно. Но будет ясно.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказал Шаталов. – Бог в помощь!

…А Вера пришла домой и расплакалась. Неужели и впереди ее ждут страхи, вечное ожидание дурного? Мать успокаивала Веру, волосы гладила, как маленькой, пришла Клавдия Афанасьевна Суханова и тоже стала успокаивать. Клавдия Афанасьевна удивлялась Вере, та, с ее точки зрения, слишком близко принимала к сердцу всякие мелочи. «Уж больно ты стала тонкая в чувствах, прямо как чеховские барышни в театре. Те хоть от безделья все переживали, а у нас-то с тобой дел и забот вон сколько! Надо спокойнее смотреть на все…»