Владимир Солоухин - Чаша. (Эссе)

7. Расстреляли в декабре 1920 года в Симферополе семерых морских офицеров, не уехавших в Европу и потом явившихся на регистрацию. Их арестовали в Алуште.

8. Всех бывших офицеров, как принимавших участие, так и не участвовавших в гражданской войне, явившихся на регистрацию по требованию властей, арестовали и расстреляли, среди них – инвалидов Великой войны и глубоких стариков.

9. Двенадцать офицеров русской армии, вернувшихся на барках из Болгарии в январе-феврале 1922 года и открыто заявивших, что приехали добровольно с тоски по родным и России и что они желают остаться в России, – расстреляли в Ялте в январе-феврале 1922 года.

10. По словам доктора, заключенного с моим сыном в Феодосии в подвале Чека и потом выпущенного, служившего у большевиков и бежавшего от них за границу, за время террора за 2—3 месяца, конец 1920 года и начало 1921 года, в городах Крыма: Севастополе, Алупке, Алуште, Судаке, Старом Крыму и проч. местах – было убито без суда и следствия до ста двадцати тысяч человек – мужчин и женщин, от стариков до детей. Сведения эти собраны были по материалам бывших союзов врачей Крыма. По его словам, официальные данные указывают цифру в 56 тысяч. Но нужно считать в два раза больше. По Феодосии официальные данные дают 7—8 тысяч расстрелянных, по данным врачей – свыше 13 тысяч.

11. Террор проводили по Крыму – Председатель Крымского Военно-Революционного Комитета – венгерский коммунист Бела Кун. В Феодосии – Начальник Особого Отдела 3-й стрелковой дивизии 4-й Армии тов. Зотов и его помощник тов. Островский, известный на юге своей необычайной жестокостью. Он же и расстрелял моего сына.

Свидетельствую, что в редкой русской семье в Крыму не было одного или нескольких расстрелянных. Было много расстреляно татар. Одного учителя – татарина, б. офицера, забили насмерть шомполами и отдали его тело татарам.

Мне лично не раз заявляли на мои просьбы дать точные сведения, за что расстреляли моего сына, и на мои просьбы выдать тело или хотя бы сказать, где его зарыли, уполномоченный от Всероссийской Чрезвычайной Комиссии Дзержинского, Реденс, сказал, пожимая плечами: “Чего вы хотите? Тут, в Крыму, была такая каша!..”

Как мне приходилось слышать не раз от официальных лиц, было получено приказание из Москвы – “подмести Крым железной метлой”. И вот – старались уже для “статистики”. Так цинично хвалились исполнители: “Надо дать красивую статистику”. И дали.

Свидетельствую: я видел и испытал все ужасы, выжив в Крыму с ноября 1920 года по февраль 1922 года. Если бы случайное чудо и властная Международная Комиссия могла бы получить право произвести следствие на местах, она собрала бы такой материал, который с избытком поглотил бы все преступления и все ужасы избиений, когда-либо бывших на земле.

Я не мог добиться у Советской власти суда над убийцами. Потому что Советская власть – те же убийцы. И вот я считаю долгом совести явиться свидетелем хотя бы ничтожной части великого избиения России, перед судом свободных граждан Швейцарии. Клянусь, что в моих словах – все истина”.

Вся эмигрантская чаша была горька для Шмелева, И последние ее “глотки” оказались не слаще других. Он похоронил жену и остался одинок. Ему пришла мысль оканчивать свои дни в святой обители, в монастыре, в тишине и уединении. Он выбрал Свято-Троицкий монастырь в Джорданвиле в нескольких часах езды от Нью-Йорка. Но путь туда, оказалось, был для него закрыт. “Демократическая”, “свободолюбивая” Америка отказала ему во въездной визе. В чем же тут было дело? Мы знаем, что судьба Шмелева была тесно связана с Крымом. Там погиб его сын. Повторяться не будем. Так вот, когда немцы заняли Крым во время войны, в Париже в русском соборе Александра Невского отслужили молебен, который был не столько благодарственным в честь освобождения Крыма от большевиков, сколько поминальным по тем самым сотням тысяч русских людей, которые были там зверски расстреляны и утоплены большевиками. Естественно, что молитва Ивана Сергеевича была самой искренней и горячей. Вот это-то и припомнили ему те, кто остались после войны хозяевами на земном шаре.

А теперь только справочка из путеводителя по Сент-Женевьев-де-Буа.

“Шмелев Иван Сергеевич (21.09.1873 – 24.06.1950). Писатель. Родился в Москве в купеческой семье. В 1898 г. окончил юридический факультет Московского Императорского университета… В эмиграции с 1922 года, здесь продолжил активно работать… Был участником многих литературных объединений русского зарубежья. Почитался как великий русский писатель. Умер в Париже. В завещании просил похоронить себя в московском Донском монастыре. Захоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа рядом со своей женой О.А. Шмелевой (могила №277)”.

Можно смело сказать, что никто в обозримом будущем завещания Ивана Сергеевича Шмелева похоронить (перезахоронить) его в московском Донском монастыре не исполнит. Не тот климат в стране. Да и страна не та.

Точно так же никто не торопится исполнить просьбу Анны Павловой вернуть ее останки на Родину.

Для справки. Великая балерина Анна Павлова умерла в Гааге в 1937 году. Прах ее хранится в старом лондонском крематории Голдес Грин, рядом с прахом Зигфрида Фрейда и актера Питера Сомерса…

Прах был передан на вечное хранение и может быть отправлен в Россию лишь после официального запроса и гарантий соответствующих ритуальных почестей. Но нет никаких запросов на перенесение праха великой балерины. Посудите сами, до Анны Павловой ли демократическим властям нынешнего так называемого государства РФ? Там бастуют шахтеры, там идет чеченская война, там месяцами не выплачивается зарплата учителям, врачам, библиотекарям… Ежегодно вымирает бывшая Россия на миллион человек.

Что касается запроса на перенесение праха, то надо, чтобы кто-нибудь проявил инициативу. Такую инициативу могло бы и должно бы было проявить Министерство культуры. Но я подозреваю, что в теперешнем Министерстве культуры, возможно, и не знают, кто такая была Анна Павлова.

Иногда, сравнивая Пушкина с Лермонтовым, то есть двух русских великих поэтов, стоящих фактически в начале нашей современной поэзии, иногда, сравнивая их, прибегают к образу двух рек. Пушкин-де – река полноводная, равнинная, с широким и плавным течением. Подобно Волге или Днепру несет равнинная река свои воды, отражая звезды, солнце, белые облака, синеву небес, зелень прибрежных лугов и деревьев. А то и целые приволжские села на взгорьях, а то и целые города.

Лермонтов же мятежен, бурлив и больше похож на Терек. В него не глядятся звезды и месяц, зато сам он – зрелище, от которого трудно оторвать взгляд и которым трудно насытиться.

Интересно, что конец великой русской поэзии (потом уж пошла советская) тоже ознаменовался двумя поэтами, и тоже их можно сравнить – одну с равнинной (более спокойной), а другую с бурной, всклокоченной, полусумасшедшей рекой. Ахматова и Цветаева.