Евгений Дубровин - Билет на балкон

Они познакомились на танцах в заводском Дворце культуры. В то время было повальное увлечение танцами. Чтобы попасть на танцы в воскресенье, занимали очередь чуть ли не с утра. Да и это часто было бесполезно, потому что к часу открытия кассы возле окошка собиралась огромная толпа нахальных людей.

Едва только открывалось заделанное железными прутьями окошко, нахальные люди кидались на штурм. Они ломали очередь, рвали друг у друга пуговицы, кричали, образовывали из своих тел таран и раскачивали его, как древние греки. Их не могло остановить ничто: ни милицейские свистки, ни оттаскивания за шиворот, ни старый, проверенный метод борьбы с нахалами – кидание назад шапок.

Нахальство заразительно. Спокойные люди, стоявшие в очереди, начинали ощущать смутное чувство тревоги. Они сначала усовещивали нахалов, пытались даже сколотить заградительный отряд из добровольцев. Добровольцы, подбадриваемые сочувствием всей очереди, уходили и не возвращались. Исчезал бесследно и второй отряд. С полчаса еще очередь крепилась, потом распадалась. Распадалась в основном на три части. Одна шла на штурм кассы, другая, махнув рукой, уходила домой, третья, которая имела среди «штурмовиков» «руку», отходила в сторону и ждала результатов.

Билеты на танцы всегда брал Окоемов. Одевался он для этого так, будто приехал из мест не столь отдаленных: кирзовые сапоги, рваная, без пуговиц фуфайка, кепочка с пуговкой. Правый глаз для устрашения он перевязывал черной тряпкой. Получался очень мрачный образ.

Везло по-разному. Иногда Окоемову не удавалось пройти даже расстояние от края до центра толпы. Иногда с него срывали кепочку с пуговкой, которой математик очень дорожил, и он тогда сразу терял волю к победе (растерзанную кепочку потом они находили где-нибудь затоптанной в снег. Но приходилось ждать с раскрытой головой на морозе полтора часа).

Иногда забирала милиция. И хотя это не считалось серьезным нарушением и задержанных сразу же отпускали, едва закрывалась касса, все-таки было неприятно.

Но в большинстве случаев Окоемов билеты брал, потому что он был массивен, силен и нахален.

В тот вечер, когда Борис, познакомился с Милочкой, им здорово повезло. Едва толпа пошла на штурм, Окоемов образовал таран из семи человек. Это были такие же, как он, лбы, ветераны, закаленные в битвах. Встав один за другим и сцепившись намертво, они разбежались и врезались в толпу, как скалка в тесто. Но дальше дело пошло хуже. Сопротивление среды возрастало, и наконец толпа стала упругой, как хорошо накачанная велосипедная шина. Таран раздавило, «окоемовцев» разбросало в разные концы и стало носить щепками по бурному морю. Дважды математика проносило мимо железных прутьев окошка, пока наконец его судорожно вытянутые пальцы мертвой хваткой не вцепились в прутья, толщиной не уступающие госбанковским. Окоемов стал медленно погружаться в толпу, и вот наконец наступил момент, когда его голова скрылась в глубоком, как туннель, окошке. Это означало, что билеты взяты. Теперь предстояло выбраться. Но это было уже легче. Окоемов отдал себя во власть различных течений, и вскоре был благополучно выброшен в сугроб у забора.

Все! Танцы!!!

Дворец, чистый, сияющий паркетными полами, белыми колоннами, еще полупустой. По коридорам бродят нарядно одетые девушки в туфельках на тонких каблучках, рассматривают вывешенные на стенах схемы, диаграммы и доски почета. Парни толпятся в буфетах, пьют из кружек пиво, озираясь, подливают туда водку. Перед ними груды вкуснейших бутербродов из белого мягкого хлеба, колбасы, красной рыбы, кильки, сыра, холодного мяса. Все ходят чинно, говорят вполголоса, все внимательны, вежливы, словно не было недавно этого невероятного штурма.

В этот вечер во дворце было особенно уютно. Они пришли слишком рано, свет еще не включили, и в окна вливалось голубоватое сияние от наметанных почти до рам сугробов снега. Они прошли в буфет, выпили по две бутылки «Жигулевского», и Окоемов остался пить дальше (сам он не танцевал и ходил на танцы лишь из-за чувства солидарности и из-за пива), а Борис спустился по старинной широкой лестнице в танцзал.

Здесь был тоже еще полумрак, лишь в дальнем темном углу горел светильник Оркестранты в белых костюмах, черных галстуках, черных остроносых туфлях тихо настраивали инструменты. Возле оркестра, как всегда, сидели Три Бабушки (ТБ), поджарые, нарумяненные, напудренные, с черными крашеными завитыми волосами. Каждый год менялся состав танцующих во дворце. Одни женились, выходили замуж, другие уезжали, третьи просто солиднели. На их место прибывала желторотая молодежь. И только Трех Бабушек не касалось время. Год проходил за годом, а они неизменно носились по залу, поджарые, стремительные. Они не признавали никаких законов танцевальной этики: приглашали сами, могли бросить партнера во время танца, курили, даже во время вальса. Потому что за ними стояла сила, именуемая «блатными». Блатные редко появлялись в зале, но они всегда были во дворце, где-то в темных закоулках. Во время критических ситуаций блатные, как из-под земли, вырастали в танцзале. Их сразу можно было узнать: на самые глаза кепочка, во рту папироса, правая рука в кармане. Они не дрались, не сквернословили, не угрожали. Они просто появлялись за спинами толпы, на ступеньках лестницы, что вела на второй этаж. Появлялись и молчали. А утром в темных переулках находили избитых, искалеченных людей.

Дирижер постучал палочкой, взмахнул ею, и оркестр заиграл вальс. Две из трех ТБ тотчас же встали и закружились, держа папироски во рту, по скользкому паркету, легко, едва касаясь носками туфель пола, словно две бабочки. Дымок папирос овеял их сизой кисеей. Это даже был не просто танец, а танец на льду. Партнерши кружились направо, налево, вокруг друг друга, делали сложные зигзаги по всему залу. В их танце изящное и хищное сливалось воедино.

Потом оркестранты долго отдыхали, потом так же долго сипели, свистели, дули в трубы и наконец сыграли «польку-бабочку». Окна из светло-синих стали густо-фиолетовыми, потом черными. Вспыхнул яркий свет, но зал по-прежнему был пуст. После польки должен идти краковяк, затем падеспань, лезгинка и лишь после этого – «быстрый фокстрот». Собственно говоря, народ ходил на танцы ради этого «быстрого фокстрота».

Когда заиграли лезгинку, зал начал наполняться. Глорский стал присматриваться к девушкам, намечая себе партнершу на «быстрый фокстрот». Танцевал он неплохо, одет тоже был соответственно (за одеждой пришлось съездить в Москву, где только что входившие в моду костюмы с узкими брюками уже продавались совершенно свободно). Неподалеку оживленно беседовали две симпатичные блондинки с длинными прическами «лошадиный хвост». На них уже поглядывали. «Приглашу, какую успею», – подумал Глорский, пододвигаясь поближе. Во время паузы он встал с блондинками почти рядом, но тут вдруг барабанщик дико заколотил в барабан и во всю глотку рявкнул: «Дамск-и-и-ий!» Блондинки закрутили во все стороны головками. Глорский не попадал в их поле зрения. Он стал потихоньку, якобы кого-то разыскивая, продвигаться в обход, но тут его одновременно взяли за обе руки. Борис посмотрел сначала налево и обомлел: рядом с ним, смотря в сторону, стояла одна из ТБ, № 3, самая отъявленная. Другую его руку держала маленькая рыженькая девчушка в скромной темной юбочке и про Стенькой кофточке.