Евгений Дубровин - Глупая сказка

Они спали порознь. На тот случай, если кто-нибудь постучит ночью или будет неожиданная проверка. Правда, он успел бы спуститься к себе, вниз; да и проверки теперь уже никакой не могло быть, но они все равно, поужинав вместе, расставались. По привычке, сложившейся за многие годы…

Утром она помогала ему подняться из тайника наверх, в дом. Он умывался, брился, читал газеты, которые приносил почтальон (чтобы почтальон не заходил на веранду, она повесила железный зеленый ящик на забор), слушал радио… В последнее время у него кружилась голова и щемило сердце, и она делала ему уколы лекарства, которое покупала в аптеке вроде для себя.

К десяти часам утра оставаться в доме становилось опасно, так как в любой момент мог кто-нибудь зайти, и он спускался к себе в подземелье и работал там до обеда… Обед она подавала ему вниз. И только вечером, когда опускались глубокие сумерки и жизнь в поселке почти замирала, мужчина поднимался снова наверх, и ужинали они опять вместе…

Потом он уходил из дома. Часа три она ждала его, сидела на темной веранде за закрытой дверью и вслушивалась в шорохи темного близкого леса. Это были самые длинные часы в ее жизни…

Он приходил усталый; если шел дождь – то весь в грязи, и она, задыхаясь от счастья, что он вернулся живым, торопливо приникала к его груди, потом помогала раздеться, умыться…

Она не знала, страдал ли он от одиночества, потому что он никогда не говорил на эту тему, а ей никогда не было с ним скучно, даже если в длинные зимние вечера он просто сидел в темной комнате и молчал.

Но, наверно, он не страдал все-таки от одиночества, потому что всегда болезненно переживал, когда у них жили постояльцы. Там, внизу, он нервничал из-за каждого громкого вскрика наверху, жестоко мучился от смеха. Тогда она, зная, как тяжело ему, притворялась больной, ложилась на кровать, и постояльцы сконфуженно замолкали или уходили на улицу, в лес…

Но в последнее время она начала замечать за ним странные вещи. Он дольше, чем всегда, стал смотреть по вечерам телевизор, а днем не опускался в подземелье, а прятался у окна за шторой и наблюдал за жизнью в поселке. Однажды он сказал:

– Вон идет милиционер. Позови ело сюда. Мне надо с ним поговорить.

Видя, что она стоит бледная, парализованная ужасом, он хрипло рассмеялся, не улыбаясь лицом:

– Ладно… Пошутил… Иди, коровы уже возвращаются… Встречай свою Маруську.

Но вчера вечером он твердо заявил:

– Знаешь что, старуха, подыщи постояльцев… Голова стала что-то болеть от тишины. Боюсь, с ума сойду…

– Может, тебе транзистор туда купить?

– Не надо транзистор… Подыщи постояльцев… Хорошо бы с детьми…

На этот раз он не шутил. Эти слова испугали ее, но она не стала спорить, как никогда не спорила с ним, только обронила:

– Ты же знаешь, я не могу взять абы кого… Надо ждать, когда Наум определит…

– Да уж уладь как-нибудь…

Он больше ничего не сказал, но она знала, что он ждет, и пошла к своему начальнику, но тот наотрез отказал:

– Жди команды, Васильевна. Твое дело солдатское. Или заскучала одна? Так найди себе какого-нибудь старичка. Не возражаю, – начальник подмигнул и рассмеялся.

Тогда она стала ходить к воротам, где останавливались машины приезжающих, вечно толпились возле магазина туристы, и, прислушиваясь к словам, смеху, приглядываясь к лицам, ждала случая…

У нашей с Рисом Мамы, то есть, конечно, у моей жены, а уж у Рисовой настоящей Мамы, сплошные заседания и совещания. Наша Мама приходит с работы совсем поздно и уходит совсем рано, так мы с Рисом видим ее не очень часто. А если учесть, что я бываю дома не больше Мамы, и если принять во внимание слабость Бабушки и Дедушки почти ежедневно удирать с Рисом в кино, то можно сказать, что вместе мы пятеро собираемся очень редко.

– Вот и все пять в сборе, – говорит обычно в таких случаях Рис, считая нас вымазанным в торте пальцем.

Рис – это наш с Мамой сын. Собственно говоря, настоящее его имя Борис, а если еще точнее – то Барбарис. А если быть уж совсем точным – то Рис-Барбарис Объелся Дохлых Крыс. Во всяком случае, так во дворе зовут его враги, а иногда и друзья в период конфронтации. В критических ситуациях этим полным именем пользуется и Мама.

Фразу «Вот и все пять в сборе» Рис обычно произносит во время традиционного воскресного обеда. С этого все и начинается. Бабушка кладет на стол вилку или ложку, в зависимости от того, что у нее в этот момент находится в руке, и начинает жалостливо гладить Риса, возлежащего у нее на коленях, по голове.

– Твоя правда, сынок, – говорит Бабушка. – Посмотри на своих папу и маму, посмотри. Хоть в воскресенье увидишь родителей. Бедняжка, с таких лет лишиться родительской ласки.

В этом месте Бабушка тяжело вздыхает и еще жалостливее гладит внука.

– Я беспризорник! – объявляет вдруг Рис.

– Перестань, глупышка, – говорит Бабушка. – Какой же ты беспризорник? У тебя все-таки есть папа и мама.

– У меня нет папы и мамы, – не соглашается Рис.

– Нет, у тебя есть папа и мама, – продолжает настаивать Бабушка.

– Не-т-т-у-у-у, – тянет Рис фальцетом уже с некоторой примесью баса и запускает пятерню в большую красную розу на торте.

– Зачем ты так говоришь? – спрашивает Бабушка. – А то мама с папой бог знает что подумают. Скажут, это я тебя научила.

– Меня родила Бабушка! – вдруг заявляет Рис.

Приблизительно в этом месте первой не выдерживает Мама, потому что из всех нас у нее самые слабые нервы.

– Это черт знает что! – кричит Мама и с силой бросает на стол какой-нибудь предмет сервировки. – Когда это кончится?

– Это кончится тогда, когда у ребенка будут отец с матерью, – немедленно отвечает Бабушка, – один на соревнованиях, другая на заседаниях, а ребенок беспризорный! Правду он говорит!

– Это не ваше дело!

– Мое! Я ему пока бабушка!

– А я пока мать!

Дедушка, который из всех нас самый обходительный, пытается устранить конфликт между свекровью и невесткой мирным путем. Лицо у Дедушки становится как у дипломатического представителя, то есть не понять, на чьей он стороне, и Дедушка произносит речь, которая почти всегда состоит из следующих слов:

– Ну хватит… хватит… в самом деле…

С бесстрастным лицом Дедушка качает головой, даже пытается умиротворяюще дотронуться рукой до Мамы и Бабушки, но его дипломатические усилия не приносят никакого результата. Перепалка все разрастается.

Когда крик достигает апогея, Рис вдруг грохает по столу испачканным кремом кулаком и кричит:

– Тихо! Прекратить базар!

За столом мгновенно воцаряется тишина. Все уже неоднократно слышали от Риса это сильное выражение, но оно неизменно производит впечатление.