Аркадий Пинчук - К своей звезде

– А ты по какому поводу звонишь?

– С сыном хотел поговорить.

– Опоздал ты, Иван, самую малость. Вчера вечером группа пилотов улетела в Кабул. И он там. Только не переживай, я в Афганистане два года отлетал, и как видишь – все в норме. Вернется с орденом.

«Вот и хорошо, что улетел, – подумал тогда Волков, – я сделал все, что мог, позвонил, поговорил, и будь Гешка на месте, попросил бы старого приятеля повременить с отправкой. А коль сын улетел, тут сам бог не поможет». Все это он сказал Маше, искренне сожалея, что не смог поговорить с Гешкой.

Перебирая позже в памяти разговор с Боровским, Волков с запоздалым страхом ругал себя за слабость – зачем вообще звонил, – ведь Юра Боровский мог предложить оставить Гешку в своем полку, а Волков, чтобы успокоить Машу, мог согласиться. Потом бы горел от стыда и перед Боровским, и перед сыном, и перед Машей тоже. Не зря ведь говорят в народе, что за минуты слабости люди расплачиваются годами.

От Гешки шли скупые, однообразные, но бодрые письма. «Летаем, помогаем братьям по классу строить новую социалистическую республику, возим народнохозяйственные грузы по хорошо протоптанным трассам…» «Питаемся отлично, отдыхаем хорошо, есть у нас клуб, баня и даже свой бассейн…» «Мне повезло с командирами, с друзьями, с учебой – летаю много и с удовольствием…» «Были на экскурсии в Кабуле, были в гостях у афганских летчиков, говорили с ними на русском языке, выучил несколько слов на языке пушту…» «Провели соревнование по волейболу между звеньями, наше вышло победителем…»

Писал он письма аккуратно и в конце концов уверил мать, что его служба там ничем не отличается от службы в стране. И Маша стала отходить. Но, не получив под Новый год от сына поздравительной открытки, она снова заволновалась, почти не спала, подолгу и тихо плакала. Волков стал беспокоиться за ее здоровье и как-то после работы привел домой врача-психиатра, представив его своим старым приятелем. Врач предупредил, что длительное состояние тяжелой депрессии может оставить необратимые последствия.

Волков снова позвонил Боровскому:

– Сын не пишет, а жена с ума сходит.

Тот посопел в трубку и как-то буднично сказал:

– Болен он, Иван Дмитриевич. Желтуху подхватил. А это надолго. Лежит в нашем гарнизонном госпитале.

– К нему можно приехать?

– Думаю, можно. Когда встречать?

– Маша полетит. Я не могу.

Придя домой, Иван Дмитриевич положил перед Машей авиационный билет:

– В госпитале он, гепатит.

Глаза у Маши испуганно расширились, и она обеими руками сдавила шею.

– Ничего страшного, к свадьбе поправится. Полетишь завтра утром к нему и сама убедишься. Боровский встретит и все устроит. Я, к сожалению, не могу, служба.

Волков, наверное, мог полететь вместе с нею, его бы отпустили, но он решил, что Маша сама обо всем поговорит. Это ее успокоит.

И Маша действительно вернулась из Ташкента успокоенной, подробно рассказывала, какие хорошие врачи в госпитале, как ее хорошо принимали, каким галантным кавалером оказался Юра Боровский, его жена даже приревновала, потому что «Юра за ней так никогда не ухаживал…».

– Ну, а сын?

– Поправляется. Теперь вот поняла, что не зря ты его высечь ремнем собирался. Был шалопай, шалопаем и остался…

Смысл этой реплики Волков понял позже, когда Гешка расстроенно писал, что его хотят оставить служить на Большой земле. По довольной усмешке Маши он сообразил, что она его ближайшую перспективу обеспечила, как могла. Оттого и врачи необыкновенно хорошие, и Боровский лучший в мире кавалер…

Перед тем, как получить назначение к новому месту службы, а прочили Гешку в один из внутренних военных округов, он приехал в отпуск. Пожил дней десять в Ленинграде и укатил в Сызрань. Хотелось парню побывать в училище, с друзьями повидаться. Ну, а скорее всего – с той глазастенькой с кудряшками на висках, фотографию которой Иван Дмитриевич видел у сына под обложкой удостоверения личности.

Гешка много шутил, высмеивая свою неуклюжесть, рассказывал всякие байки об афганских ростовщиках и торговцах, говорил целые фразы на дари и пушту, весело изображал, как молятся мусульмане, как кричат с минаретов зазывалы. Его поведение радовало и забавляло Машу.

Однажды, когда матери не было дома, Гешка подробно, без прикрас рассказал отцу, какая обстановка в ДРА, рассказал, какие задачи решают вертолетчики, под большим секретом сообщил, что он возвращается к себе в часть в Афганистан. А письма просил писать на Ташкент. Ребята перешлют.

– Маме ничего не говори. Она не должна знать.

…В общем, и опасения, и радость Маши были небезосновательны. Письма от него теперь идут редко, но Маша спокойна, даже посмеивается, дескать, ему теперь есть кому изливать свои чувства. Фотографию глазастенькой с кудряшками она тоже видела у сына.

Рано или поздно Маша узнает, что они с Гешкой вступили в сговор и надули ее, как «глупую дурочку». И уж тогда Волкову несдобровать. Ну да только бы все хорошо кончилось.

И все-таки зачем его вызывают в Москву?

Может быть, поделиться опытом организации летно-тактических учений с использованием ледовых аэродромов. Перед самым уходом Волкова из полка они с Новиковым лихо провели эти учения. Сам Главком присутствовал. И ни одного замечания. Похвалил, руку пожал, сказал, что надо всем вот так же освоить площадки, созданные природой.

Но почему так неожиданно? Волкову понадобятся цифры, схемы, диаграммы. Он мог бы прихватить их с собой. Цифры Волков почти все помнит, но все же…

Самолет пошел на посадку. Когда в салоне потемнело (вошли в облачность), буквы на табло засветились ярче. Волков автоматически отметил, что верхняя кромка облаков где-то под восемь тысяч, ближе к земле есть плотные образования. Нижняя кромка метров пятьсот-шестьсот. Можно сказать, по сложному варианту работает Аэрофлот. Однако на посадочный вышли точно, никаких доворотов, и посадили без замечаний. Смотреть на такую работу приятно.

Когда самолет замер на стоянке и к нему начали подавать трап, Волков выглянул в иллюминатор. И водитель трапа, и технический персонал, и даже сопровождающая девица из поданного к самолету «Икаруса» были одеты по-зимнему. Над бетонкой летели редкие, но стремительные «белые мухи». Так что «плотные образования» дают о себе знать. А Волков, растяпа, совсем забыл, что надо пришить погоны. Больше часа бездельничал!

«Ну ничего, – решил он, – от аэропорта езды минут пятьдесят, успею». Однако и этим благим намерениям сбыться было не суждено. У входа в здание аэропорта, где нетерпеливо толпились встречающие, к Волкову подошел молодой подполковник и тихо спросил:

– Иван Дмитриевич?

Волков кивнул.

– Прошу в машину.