Аркадий Пинчук - К своей звезде

Муравко решил не усугублять и без того тяжелой обстановки на городском автобусном транспорте. Он перекинул кожанку через плечо и бодро зашагал в сторону нового жилого массива, который вырос, можно сказать, на глазах Муравко. Больше всего ему здесь нравилась близость озера. Летом – вода, зимой – лыжи.

Первым в этом районе поселился Павел Иванович Чиж. Говорят, у него даже были какие-то сложности. Кто-то написал анонимку – дескать, держит квартиру в Ленинграде и здесь хочет тоже отхватить хоромы. Чиж категорически отказался от четырех комнат и попросил одну. Дали двухкомнатную – вполне приличное жилье. Муравко помогал командиру перевозить вещи да и захаживал частенько к Павлу Ивановичу на чаи. Особенно когда тот сдал бразды правления Волкову.

Да разве только Муравко бывал в этой квартире? К Чижу липнут все летчики. Что бы у кого ни случилось – к нему. Чиж обладал тем редким даром, который попросту называют душевностью. Он и выслушает тебя, и посочувствует, и бедой твоей заболеет, и будет рассуждать при тебе так, что к выводу ты подгребешь как к единственному причалу.

Муравко тогда ошалел от удивления, когда Булатов завел его в тот самый подъезд, где живет Чиж. Он так и не узнал, кто его засек в кальсонах и кто хихикал на лестнице. Только бы не Юлька. Чем-чем, а ироничностью, чувством юмора господь ее не обделил. «Интересно, поедет ли она с отцом на Север?» – вдруг подумал Муравко и поймал себя на мысли, что ему хочется услышать утвердительный ответ. Что бы там ни говорили, а ее присутствие на полетах вносит приятное разнообразие. На Севере улыбка Юли будет еще нужнее. В стылой полярной ночи каждая родная душа на вес золота. Да и Чижу одному там несладко придется, должна понимать.

О Чиже Муравко всегда думал так, словно это был его родной отец. Даже называть его хотелось не «товарищ полковник», не Павел Иванович, а как отца – батя.

Да он, по сути, и был здесь ему отцом. Первый вылет после училища – с Чижом, первый выговор – от Чижа, первая благодарность – тоже от него. Ни один шаг молодого летчика в небе не остался им не замеченным. Да разве только его, Муравко, Чиж поднимал на крыло? О «школе Чижа» были наслышаны многие.

Учил он летчиков жестко, не щадил перестраховщиков, делал все, чтобы каждому дать возможность вволю полетать. Планы и по налету, и по классности в полку всегда перекрывались с лихвой.

Когда проверяющие упрекали его за риск, он отвечал резко и непримиримо:

– Без риска не победишь.

И продолжал гнуть свою линию: летать смело, брать от техники все, что она способна отдать, и даже – больше.

Волкова тоже не назовешь перестраховщиком. Но у Чижа за спиной была фронтовая школа. А это что-то значило.

Чем ближе подходил Муравко к дому, где жил Булатов, тем шире становились его шаги. Он уже горько сожалел о потерянном вчерашнем вечере, как будто газеты и журналы нельзя было почитать в другое время – по дороге на аэродром, в перерывах между полетами. Ведь не исключено, что Булатов сегодня дежурит или уже куда-то уехал, в Ленинград, скажем. Впереди суббота и воскресенье, вполне мог укатить.

Войдя в подъезд, Муравко остановился, чтобы перевести дыхание. Улыбнулся – на косяке дверей до сих пор оставались следы взлома. Грохнул он тогда в дверь лыжным ботинком на совесть.

Муравко нажал ручку. Дверь оказалась незапертой.

– Можно ли сюда войти? – громко спросил он, остановившись в прихожей.

– Коля?

Булатов выглянул из комнаты удивленно-радостный. Поднятый воротник белой рубашки и неповязанный галстук вызвали улыбку у Муравко: все-таки он вовремя успел перехватить Булатова.

– Не ожидал?

– Здорово, Коля!

– Здорово!

Муравко пожал протянутую руку и обошел Булатова по кругу. На его лице уже не было и тени улыбки:

– Гремим, значит, на весь мир? Другом называемся и все молчком? А если бы мне на глаза не попалась эта газетенка, в каком бы я положении оказался? Ты подумал об этом?

– Тебя же не было здесь, чудик.

– А написать не мог? Может, хоть теперь объяснишь мне, что ты там такое разработал и что ты там такое внедрил? Это же не шутка, когда человеку отваливают комсомольскую премию. Только популярно, пожалуйста, в трех словах.

– Знаешь, я чертовски рад.

– Еще бы – лауреат!

– Я рад, что ты пришел.

– Не заговаривай зубы.

– Ну, во-первых, не я один. Наградили целую группу. А во-вторых, не в этом счастье, Коля. И ничего нового мы не открыли. Просто чуточку усовершенствовали методику своевременного выявления сердечно-сосудистых заболеваний, возникающих на почве…

– Стоп! Хватит. А то еще больше все запутаешь. Я все равно тебя от души поздравляю. Покажи лауреатский знак.

– Еще не вручали, Коля.

– И диплома нет?

– И диплома нет.

Муравко деланно огорчился:

– Я думал, имею дело с настоящим лауреатом.

– Не расстраивайся, это от нас теперь не уйдет… У меня к тебе маленькая просьба, – голос у Булатова вдруг охрип. – Выполнишь?

– Разве я могу отказать лауреату?

Булатов рассказал, что сегодня одна из сотрудниц госпиталя дает прощальный ужин по случаю убытия к новому месту жительства.

– В Ленинград едет.

– Повезло.

– Поедешь со мной?

– Я без фрака. Удобно?

– Еще как! Там цветник.

– А Верочка будет?

Булатов с любопытством взглянул на своего друга.

– Думаю, что будет.

– Скажи, она всегда такая веселая, какой была, в новогоднюю ночь?

Булатов достал из буфета водку и рюмки. Вынул из холодильника банку с маринованными огурцами.

– Тяпнем за встречу?

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Видишь ли, Коля… Верочка, как мне кажется, очень рассчитывала на меня. Это, знаешь, нетрудно заметить, когда работаешь бок о бок. Я не оправдал ее надежд. И поняла она это в ту новогоднюю ночь.

– Ясно, – сказал Муравко. – Чем же она тебе не того?..

Булатов налил полную рюмку водки, быстро выпил ее и неторопливо закусил огурцом.

– Сама виновата, – нехотя сказал он. – Я ей говорил: «Приходи. Останься. Поживем – увидим». «Нет, говорит, я так не могу». А я, Коля, не могу, как она хочет. Некогда мне ухаживаниями заниматься. Времени жаль. Все равно в постель придем. Так лучше сразу.

– Сердцу не прикажешь, – сказал Муравко.

– Сердце можно попросить, – возразил Булатов. – Поверь, в сердечных делах я кое-что соображаю.

– А ты бы не мог проверить мое сердце? По блату, а?

Булатов насторожился:

– Ты что, серьезно?

– Естественно. Шутка ли, двадцать седьмой год пошел, а оно еще не знает, что такое любить. Не сердце, а во, – он сделал несколько выразительных движений руками, – насос!

– Тут я бессилен, Коля, – засмеялся Булатов. – Обратись к Верочке. Она, пожалуй, тебя сможет выручить.

Он снова наполнил рюмку водкой, подержал в кулаке, но пить не стал, поставил на место.