Аркадий Пинчук - К своей звезде

– Неужели живой? – вырвалось у Волкова нелепое удивление. – Конечно живой!

– Самолет жалко, – сказал Новиков, посмотрев на затопленное крыло. – Думал, пока прилетите, посплю. И придавил.

– Цел? Ничего не сломал, не разбил?

– Самолет разбил.

– Через неделю самолет полетит. Что случилось-то?

– В сопло что-то втянуло. Чуть душу не вытряхнуло. А ты откуда здесь взялся?

– С вертолета. У них, видишь ли, снасти нет. Пришлось прыгать.

– Зачем? Сломал бы ногу.

– А почему молчал?

– Отказ по всем системам.

– Ну, вылезай, я хоть пощупаю тебя.

– Куда? В болото?

– А как садился?

– Сам видишь.

– Нет, ты молодец! Ей-богу! Они, дураки, приняли тебя за этого… Без признаков жизни, сказали.

– Кто?

– Вертолетчики.

– Обещал Алине в театр. Вломит она мне сегодня.

«Не вломит», – хотел сказать Волков, уже зная, что жена Новикова в госпитале. Но вовремя удержался. Сонный взгляд Новикова начинал его не на шутку тревожить.

– Сижу, как на кобыле, – сказал Волков, пришпорив каблуками бока фюзеляжа. – Не вылезай, еще свалишься. Сейчас прилетит другой вертолет.

Он наклонился, скользнул вперед, дотянулся руками до профилированного уплотнителя и рывком подъехал к кабине. Они обнялись, не обращая внимания на массированную комариную атаку.

– Спасибо, – сказал Волков. – Спасибо, что живой.

В небе уже росла в размерах винтокрылая машина, оглашая окрестности ритмичным стуком мотора. Под ее брюшком раскачивался стальной трос с набором привязных ремней на случай спасательных работ.

– Давай застегивай, – сказал Волков, перехватив связку сбруи. Новиков не услышал из-за вертолетного шума его голоса, но жест понял. Система лямок напоминала парашютную систему, и Новиков проворно защелкнул замки. Волков заставил его повернуться, проверил надежность креплений и подал рукой сигнал. Трос натянулся, и Новиков легко скользнул под прозрачный зонт, сотканный из рассеченного лопастями пространства.

Когда в салон вертолета подняли Волкова, Новиков крепко спал на брезентовых носилках.

– Обзвоните всех, у кого есть телефоны, и передайте: «Живой и здоровый. Ни царапинки. Отсыпается». А я домой.

Чиж снял повязку с буквами «РП», надел фуражку, выпил из сифона воды и пошел вниз. Сумерки нехотя сгущались, и пятна тумана в низких местах белели, как опустившиеся на ночлег облака. На самолетной стоянке звонко цокали по бетону подковки часового, у КПП рядом с грузовиком стояла легковая машина капитана Большова. Внутри гремела музыка.

– Павел Иванович, – Большов распахнул дверцу. – Садитесь ко мне. Домчу по высшему классу. Не на этом же динозавре вам ехать.

– Вдруг у тебя свои планы…

– Какие планы? Я знаете как рад, что Сергей Петрович цел. У меня теперь все гаишники в кармане. Лучшие друзья стали.

– Болтуны они, твои гаишники.

– Это точно, трепачи, – согласился Большов и фарами мигнул дежурному по КПП. Ворота бесшумно растворились, и машина мягко покатилась по асфальту.

Чиж расслабил ноги, откинул голову на мягкий подголовник… Машина ему нравилась. Вот такую они и купят с Юлей. И поедут путешествовать. Надо же хоть под конец жизни поглядеть на матушку землицу в упор. А то все сверху да сверху…

Закончит Юлька институт, отпуск возьмет, и поедут они по стране на Запад. По тем местам, где были фронтовые аэродромы, где стоят обелиски на могилах его друзей. Надо обязательно отыскать последнюю пристань Филимона Качева, выпить на его могилке, цветы положить.

Да нет, не так все плохо, надо решаться и уходить. Стоит чуть понервничать, и проклятый металл срывается с места, режет все живое на своем пути, подбирается к сердцу. Сегодня, когда увозили в госпиталь Алину, боль оглушила Чижа. Хорошо, Ефимов подал таблетку нитроглицерина, а то бы и на ногах не устоял.

– Если не спешишь, – сказал Чиж Большову, – покатай меня потихоньку по городу.

Ему не хотелось идти домой, потому что вчера приехала Ольга, потому что молчать в ее присутствии трудно, а говорить еще труднее.

Ее планы, ее надежды кажутся Чижу такими же странными, как и ее просьбы о прощении. За что прощать? И что изменится?

С их первой встречи Ольга казалась ему немножко неземной, как говорят, не от мира сего. Ее непохожесть на других, несовпадаемость с привычным стереотипом вначале просто забавляла Чижа.

Шел первый его полновесный отпуск. Эскадрилья освоила полеты на реактивных самолетах. Все летчики и командир – новоиспеченный майор Чиж, – получили ордена и отпуск. Чиж давно хотел побывать в Ленинграде, навестить друзей и главное – Розу Халитову, боевую подругу Филимона Качева. Ее адрес, полученный через центральный адресный стол, он уже года три носил в бумажнике, не решаясь написать письмо. Все надеялся на оказию. И вот сам едет.

Какое это было прекрасное время! Тридцать суток в Ленинграде! Сентябрь уже шелестел под ногами опавшими листьями, над городом низко и торопливо шли непричесанные облака, проливаясь иногда мелкой изморосью, но было еще тепло, ослабевшее солнце щедро дарило людям свою энергию, чтобы запасались впрок на долгую зиму.

Чиж приехал в Ленинград в гражданском костюме, прихватив с собой лишь потертую кожанку. Головного убора он вообще не любил и, чтобы избавить себя от обязанности надевать его, отказался на время отпуска от всей формы. На ночлег его приютил бывший техник – Женька Гулак. Он демобилизовался сразу после войны, женился и жил на улице Дзержинского в коммунальной квартире, занимая с женой и детьми две узенькие, как два параллельных коридора, комнатенки. Раскладушку Чижу ставили на ночь в детской комнате.

Первые дни он, как хмельной, слонялся по городу. Где на трамвае, где троллейбусом, а чаще пешком. Город его поражал всем: размахом, стройностью улиц, великолепием колоннад, чистотой и даже своим торопливым желанием скорее залечить следы бомбежек, обстрелов, пожаров. Чиж видел раньше Ленинград лишь в кино и на фотографиях. Встреча с реальным городом разочаровывала лишь в деталях – краски казались не такими яркими, – все остальное превзошло самые смелые ожидания.

Он мог по нескольку часов стоять, облокотившись на гранит невского парапета, и смотреть, как через Дворцовый мост идут трамваи, как туго свиваются течения мощной реки, как мимо прогуливаются юные ленинградки в модных резиновых сапожках с короткими широкими голенищами.

Роза Халитова жила на Пионерской. Чиж несколько раз подходил к этому дому, гулял поблизости, надеясь на неожиданную встречу, и наконец решился войти. То, чего он больше всего не хотел – встретиться с ее мужем, – сразу и свершилось. Дверь ему открыл сухощавый мужчина с обвисшими усами. Поздоровавшись, он внимательно посмотрел на Чижа и вдруг весело крикнул: