Евгений Дубровин - Оранжевая электричка

– Я не умею. Я лучше свой насос дальше совершенствовать буду. Дай мне командировку куда-нибудь в село. Хочу своими руками…

– Чудак! Время одиночек-самоучек прошло…

– Или не наступило.

– Нам нужен институт! Мы его должны отнять у Папаши и использовать на благо человечества! Понял? Значит, так…

Завлаб схватил авторучку, лист бумаги и быстро начертал.

Петр Кириллович покачал головой.

– Внешнюю акцию я не вытяну.

– Почему? – воинственно ощетинился Димка.

– Репутация подмочена. Пискнул на Папашу, а потом рухнул на колени и принял из его рук диссертацию. Таким веры нет.

– Бред! – закричал завлаб. – У тебя было вынужденное отступление! Перед генеральным наступлением! Как у Кутузова! Зато ты теперь имеешь степень! Он тебя степенью, а ты его поперек своей степенью. И у тебя есть надежный друг. Вся лаборатория наша пойдет врукопашную на Папашу.

Коньшин опять покачал головой:

– Нет, Дима… Мне уже не идти врукопашную… Я просто не имею на это морального права. Чтобы вести за собой людей, надо иметь чистую совесть.

– Еще больший бред! Кому какое дело до твоей совести! Главное – идея! Идут за идеей, а не за совестью!

– Без совести нет идеи.

Завлаб отмахнулся:

– А ну тебя! Со своим самокопанием. На Папаше клейма негде ставить, его надо гнать в три шеи, а ты выясняешь отношения со своей совестью. Завтра же начнем операцию. Ты строчи докладные, захватывай радио, телевидение, газеты, а я займусь обработкой общественного мнения здесь в институте.

– Дай командировку…

– Шиш тебе, а не командировку. Бросаешь друга в самый решающий момент! Давай еще заглотнем цикламенчика… Ага… Хорошо пошел… зараза. Стоп… Капа пирожки несет… Люблю пирожки с ливером… Студенческая привычка…

Bошла мегера, подозрительно оглядела раскрасневшиеся лица приятелей, втянула длинным носом воздух, трепеща ноздрями, как телефонными мембранами, молча положила на стол сверток с пирожками:

– С вас рубль десять.

Завлаб достал кошелек, долго копался в нем, наскреб мелочью нужную сумму.

Мегера ушла, всей своей фигурой выражая возмущение.

– Сейчас будет жаловаться, – сказал завлаб. – Только мы ее опередим. – Он набрал номер телефона. – Алло? Это товарищ Свиридова? – Голос у Димки был придушенный, анонимный. – Это доброжелатель… Насчет вашего мужа.. Он сожительствует со своей секретаршей… У них уже давно… Да… Только из симпатии к вам… Такую женщину променять на… лошадь.

Димка положил трубку.

– Ха-ха-ха! Ну теперь заварится каша. Поехали к тебе! Гульнем! Но сначала заскочим к директору музея. У меня там друг работает. Попрошу у него кольчугу. Надену под рубашку. Представляешь их рожи, когда они меня дубасить начнут. Папаша разбежится, хлоп кумполом меня в живот, а там кольчуга. Ха-ха-ха! Шишка есть! Зараза кулаком хвать, а там кольчуга. Будет потеха! Поехали! Ах, Африка, крокодилы, бегемоты… Крокодилы, бегемоты… Подожди… Позвоню-ка я Папаше. Скажу, что он уволен. Ха-ха-ха!

Димка схватился за телефон, лицо его сияло. Коньшин тихо вышел из кабинета начальника.

С тех пор Петр Кириллович старался пораньше уйти с работы. Впрочем, завлаб, кажется, совсем забыл про него. Он целиком ушел в плетение паутины против своего тестя. Димка то куда-то спешил, бормоча себе под нос и ничего не видя, то висел на телефоне. Настроение его резко менялось в течение дня от телячье-восторженного до похоронно-мрачного. Иногда завлаб приходил весь измазанный зеленкой и заклеенный лейкопластырем, иногда он подолгу бюллетенил. Видно, борьба за место директора давалась ему нелегко, а кольчугу, похоже, так и не удалось добыть.

Нет, это звонил не завлаб. Димка Свиридов обычно не делал никакой паузы. Еще только сняв трубку и не донеся ее до уха, Коньшин слышал быстрый, нетерпеливый голос своего начальника: «Алле! Алле! Все спишь, холостяк! Ну ты даешь! Все девушки на уме! А кто работать будет? Слон? Слушай, что я придумал! Гениальная идея! Еще похлеще, чем с Африкой!..»

Сейчас была пауза. Трубка молчала, хотя Петр Кириллович явно слышал чье-то дыхание.

– Я вас слушаю… Алло? Я вас слушаю.

Дыхание усилилось и превратилось в невнятный шелест.

– Да говорите же! Я вас слушаю!

– Петр… Кириллович?

– Да.

– Это я…

Голос был женский, почти детский.

– Кто вы?

– Я Света… Не помните?

– Что-то…

– Вчера в парке…

– Ах, Света… Куда вы исчезли, Светочка?

– Это вы исчезли. – Голос в трубке замолк. Пауза. Потом снова послышался шелест. – Но я нашла вас… Я так волновалась… Словно чувствовала…

Коньшин вспомнил легкие шаги, когда он лежал на холодной, пахнущей осенью земле. Шаги сестры милосердия… Шаги спасения, жизни… Прикосновение теплых рук ко лбу.

– Вы… отвезли меня домой? Я плохо помню.

– Да… Как вы себя чувствуете? – в голосе девушки было беспокойство.

– Неплохо.

– У вас ничего не болит?

– Почти.

– Это… Это правда?

– Я взяла у вас семь рублей… На такси… У меня не было.

– Неловко так получилось… Доставил вам столько хлопот.

– Что вы… – Коньшин почувствовал, как Света улыбнулась в трубку. – Зато я увидела, как живут холостяки.

– Ну и как же?

– У вас красиво… чисто… Я даже удивилась. Не у каждой женщины так чисто и уютно…

– Значит, вы были у меня…

– Конечно. Я уложила вас на кровать… Потом захлопнула дверь… Хорошо, что у вас английский замок… Но сначала я посчитала у вас пульс.

– И как?

– Восемьдесят. Поэтому я ушла… А то бы дежурила у вас до утра…

– Если бы я знал! Было бы сто двадцать. Какая же вы все-таки умница. Чем мне отблагодарить вас?

– Вы уже. Мне было интересно с вами.

– Представляю. Особенно в конце.

– Вы же не виноваты. Этот подонок… Петр Кириллович.

– Что, моя спасительница?

– У вас сегодня день рождения.

– Да. Откуда вы знаете?

– Вы говорили. Обещали отметить. Забыли?

– Начисто.

– Давайте уедем за город? А, Петр Кириллович? Неплохая идея?

– Неплохая.

Сердце Петра Кирилловича упало, потом подскочило к горлу и бешено забилось.

– Тогда я жду вас у Савеловского. У табачного киоска. Знаете?

– Найду.

– Узнаете?

– Постараюсь.

Они еще издали встретились глазами. Света была одета просто, по спортивному – джинсы, майка, через плечо кофта – и со своей косой казалась совсем девочкой. Она держала в руках большую сумку.

– Здесь еда и вино. А цветы я вам подарю лесные.

– Идет. – Он поцеловал ее в щеку.

– Здорово, – сказала Света. – Как же будет сегодня здорово. Вы ничего не чувствуете?