Евгений Дубровин - Оранжевая электричка

– Ты обиделся? Но на что тут обижаться? Все равно вряд ли мы когда увидимся.

– Да, но тогда тебе бы пришлось ехать для очистки совести на мою могилу, а в Москве на это уходит масса времени. Гораздо проще попрощаться заранее. Да и вообще с живым прощаться приятнее, чем с мертвым. Тем более что ты небось приехала по делам. Дела все сделаны, почему бы и не заехать? Так сказать, план досрочно.

– Ты стал циником. Раньше ты таким не был.

Коньшин не успел ответить. Дверь распахнулась, и в комнату вошла спортивная девица. Оба с изумлением уставились на нее. Девица была такая высокая, что почти доставала до потолка. На ней топорщилось ядовито-зеленое платье. По замыслу швейного мастера платье, наверно, должно было придать девице признаки пола, однако замысел не увенчался практическим успехом – и платье подчеркивало места, которые вовсе не надо подчеркивать.

– Привет, – сказала девица хриплым спросонья голосом. – Лакаете с утра пораньше? Налейте и мне. Вчера трохи перебрали. Корова.

– Какая корова? – удивился Петр Кириллович чисто автоматически.

– Это у меня присказка такая. Слово-паразит, что ли, по-научному… Лей. – Зеленая девица села на табуретку и почесала свою кудрявую непокорную голову сразу двумя руками. – Трещит, корова… Слушай, что мы вчера глёгали?

– Все, – сказал Коньшин и налил большой девице коньяка. Та осушила рюмку единым духом…

– Оно и видно, корова… Намешала, дура… – Девица говорила протяжно и медленно, словно нехотя плакала. – Черт, завтра тренировка, а я накачалась…

– Вы занимаетесь спортом?

– Занимаюсь… Корова… Теперь будешь три дня спотыкаться на все четыре копыта… Баскетболистка я… В сборной завода… Разве я тебе не говорила?

– Может, и говорила.

– Сам хорош, что ли, был? Слушай, а где ты меня подцепил? В «Лире», что ли? Ну да, в «Лире»… А куда Машка делась? С Олегом, что ли… корова? Ну, ладно, я ей сегодня дам… корове… Воспользовалась, что я пьяная была… Слушай, нас же пятеро было… Куда же все подевались… коровы?

Коньшин подумал, что, наверно, все коровье стадо было здесь у него на кухне.

«Вспомни хоть что-нибудь», – приказал он памяти.

«Фонотека», – нехотя выдавила память.

Ах, фонотека… Конечно же… Вчера он решил провести вечер идеально, благородно… Пойти в фонотеку и до закрытия слушать классическую музыку.

Перед фонотекой он зашел в шашлычную «Эльбрус» подкрепиться, чтобы набраться сил для путешествия в волшебную страну музыки. Графинчик коньяка подготовил его к более тонкому восприятию классики. Бутылка «Гурджаани» слегка приглушила слишком резкие звуки флейты, больше выделила контрабас… Ага, потом он, значит, поехал в «Лиру». Возможно, пить кофе. Дальше – темно.

– А это кто? – баскетболистка только сейчас обратила внимание на присутствие Тани и стала пристально ее разглядывать. – Ты тоже из «Лиры»?

Директор школы встала.

– Ну ладно, – сказала она. – У меня скоро поезд.

– Родственница, что ли? – опять миролюбиво спросила зеленая девица. – Давай познакомимся. Милка. – Баскетболистка, не вставая, протянула через стол свою руку, словно перебросила слегу.

Таня сделала вид, что ничего не заметила. Баскетболистка обиделась:

– Ты что же… корова… А? Нос воротишь? Думаешь, белый поясок надела, так уж и благородной стала? Знаем мы таких благородных… В «Лире» таких на рубль пучок. Корова!

– Прекрати, – сказал Коньшин.

Баскетболистка только того и ждала. Она обернулась к Петру Кирилловичу.

– А ты кто такой, чтобы мне указывать? Телок… Заманил… в какую-то гнусную дыру… Притон… Напоил сивухой какой-то… Голова от нее трещит, как арбуз. Хоть где я нахожусь? Небось в Бибирево затащил. Гони десятку на такси. Телок…

Коньшин достал из бумажника десять рублей.

– Прошу. Остановка напротив.

– А где моя сумочка?

– Я не видел никакой сумочки.

– Ну смотри, – пригрозила Милка. – Если сумка не у девок, я тебя из-под земли достану… вместе с этой… коровой в белом пояске.

Девица взяла бутылку, налила себе рюмку, выпила, некоторое время посидела, почесывая свои кудри сразу двумя руками, потом ударила щелчком по рюмке. Рюмка жалобно звякнула, описала дугу и упала возле окна, развалившись на части.

Милка вытащила свои голые длинные колени из-под стола и ушла, словно унесла две жерди. Хлопнула наружная дверь. Было слышно, как в коридоре упала штукатурка.

Они сидели молча. В окно долетел резкий голос баскетболистки:

– Эй, телок! Как насчет Арбата?

«Телок», видно, согласился. Хлопнула дверца, взревел мотор. Шуршание шин. Тишина.

– Ну, значит, все? – спросил Коньшин.

– Значит, все.

– Выходит, в этом мире не увидимся?

– Выходит, так.

– Но уж в лучшем из миров я тебя отыщу, – Петр Кириллович криво улыбнулся. – И мы начнем все сначала.

Таня покачала головой.

– Никогда…

– Даже там?

– А что… там? – она усмехнулась. – Миркин-то тоже там.

– Да… Миркин… Про него я забыл. Но, может, для гениев там отдельные места… Наверняка отдельные. Тебя не пустят.

– Пробьюсь.

Они посмотрели друг на друга и невольно улыбнулись: последняя встреча, а несут какую-то чушь.

– Слушай, – сказал Петр Кириллович. – Почитай мне стихи. Как тогда… Только не Миркина. Я еще не дорос до него.

– Хорошо… – не сразу согласилась Таня. – Я прочту стихи о тебе.

– Обо мне?

– Да. Иногда… Когда я думала о тебе… мне всегда вспоминались эти строчки.

– А ты все-таки… думала?

– Не часто… но бывало… Утром… Когда ты мне снился ночью…

– Значит все-таки снился?

– Сны от нас не зависят. Слушай же. По дороге, пустынной обочиной, где лежат золотые пески, что ты бродишь такой озабоченный, умирая весь день от тоски? Вон и старость, как ведьма глазастая, притаилась за ветхой ветлой. Целый день по кустарникам шастая, наблюдает она за тобой… Крепко помнил ты старое правило – осторожно по жизни идти. Осторожная мудрость направила жизнь твою по глухому пути… Не дорогой ты шел, а обочиной, не нашел ты пути своего, осторожный, всю жизнь озабоченный, неизвестно, во имя чего!

– Крепко, – сказал Коньшин.

– Это Заболоцкий. «Неудачник».

– Я так и знал, что это про неудачника.

– Я прочитала с небольшими сокращениями.

– Понятно. А что было в сокращениях?

– Да так… про женщину.

– Про женщину нельзя пропускать. Прочти. Это интересно… Про женщину…

– Не стоит.

– Не укладывается в схему?

– Пожалуй.

– Я тебя очень прошу…

Таня отвернулась и, глядя в окно, негромко и не очень внятно стала говорить:

– Ты бы вспомнил, как в ночи прохладные жизнь твоя, загораясь в борьбе, руки девичьи, крылья холодные, положила на плечи тебе.

Таня замолчала.

– Дальше, – сказал Коньшин.