Евгений Дубровин - Дивные пещеры

…На вокзале было почти пусто. Только что ушел экспресс на Москву, и уехали почти все автобусы, поезд межобластной должен был быть только через двадцать минут. У входа в пустой ресторан скучал швейцар… Он покосился на Костю.

– Хоть бы умылся, молодой человек, – сказал он осуждающе.

«Почему мне надо умыться? – удивился Минаков, но пошел в туалет. Вышедший из туалета мужчина пристально посмотрел на младшего бухгалтера и, как показалось Косте, с брезгливостью. Минаков, ступая по мокрому полу, усыпанному опилками, подошел к раковине и заглянул в мутное, облупившееся зеркало. На него вытаращилось незнакомое опухшее, вымазанное кровью лицо. От неожиданности Костя отшатнулся. Откуда взялась кровь? Потом он увидел, что и правая рука его в крови.

«Это ее кровь, – догадался Костя. – Наверно, я ей разбил нос, а потом вытирал пот…»

Минаков вымыл руки, протер лицо платком. Рука его, когда он лез в карман за платком, наткнулась на гаечный ключ. Младший бухгалтер швырнул его на подоконник.

«Может быть, я даже убил ее, – думал Костя, направляясь к ресторану, – и она сейчас лежит мертвая… Попал в висок… Или сильно ранил… Что ж, тем лучше, пусть знает».

Он, конечно, не верил своим мыслям, но все же подошел к автомату и набрал номер бухгалтерии.

Телефон долго не отвечал. Потом испуганный голос сказал:

– Алло! Алло! Кто это? Почему вы молчите?

Костя повесил трубку. Итак, Леночка продолжала считать деньги.

«Это не ее кровь. Я просто где-то оцарапал палец. И палец побаливает, вот и ранка».

Минаков купил билет на автобус и прошел в ресторан. В дверях он подмигнул швейцару.

– Теперь все в порядке, отец?

– Хоть в загс, – пошутил швейцар, не улыбаясь.

До отхода автобуса оставалось еще двадцать минут.

В пустом зале было лишь несколько посетителей. Неподалеку сидела тоненькая женщина в платье из материала в цветной горошек, чем-то похожая на цыганку, но не цыганка. Она ужинала. Перед ней стояла тарелка борща, бутылка ситро «Яблочный напиток» и второе – куриная шея с рисом.

Пару раз Костя встретился с ней глазами. У женщины был деланно-равнодушный взгляд. Костя налил в стакан пива и слегка наклонил голову, показывая женщине, что пьет за ее здоровье. Взгляд у женщины стал еще более равнодушным, но Костя заметил, что она слегка улыбнулась.

«Вот, – подумал он, – я нравлюсь женщинам, а она… со своим командированным…»

Он не спеша расплатился, дал десять копеек швейцару и солидно прошел к стоявшему у дверей вокзала огромному пустому «Икарусу». Шофер курил, открыв дверцу.

– Один пришел, – сказал он весело. – Еще одного дождемся и поедем.

Костя сел на свое место у кабинки водителя и стал смотреть в окно. За окном было пусто, сиял бледный неоновый свет, и ночной ветерок катил стаканчики из-под мороженого.

Пришел второй пассажир. Им оказалась та женщина из ресторана. Костя почему-то не удивился. Женщина поднялась по ступенькам, внимательно разглядывая свой билет.

– Второе, – сказала она вслух.

– Это рядом со мной, – Костя подвинулся.

– Благодарю вас. – Женщина поставила в проходе небольшую, но, видно, тяжелую сумку и села рядом с Костей.

Шофер посмотрел на них через стекло, закрыл двери. Мотор заработал, послышался легкий толчок от включаемой скорости, и автобус тронулся.

– У тебя глаза светятся, не смотри на меня…

– Это от приемника.

– Все равно… зеленые, как у кошки…

– Это от приемника… Хочешь выключу?

– Не надо… Пусть играет… А глаза я закрою. – Леночка прикрыла ладонью глаза Громова.

Они лежали на узкой холостяцкой кровати Евгения Семеновича. В комнате было светло от встававшей луны, от еще не успевшего потемнеть неба и от реки, протекавшей неподалеку за окном. Где-то рядом настойчиво и монотонно ныл комар.

– Я хочу есть, – сказал Громов.

– Холодильник, конечно, пустой?

– Там еще остались шпроты и колбаса.

Леночка набросила на себя рубашку и прошла в кухню. Евгений Семенович слышал, как она в темноте при свете лампочки холодильника готовит бутерброды.

– И принеси коньячку! – крикнул Громов.

В буфете звякнули рюмки. Мягко, коварно захлопнулся холодильник.

– Не могу найти лимона. – Голос у Леночки был деловитый, как у всех женщин, когда они попадают на кухню, пусть даже чужую.

– Мы его съели. Больше нет. Обойдемся.

Послышалось журчание воды: Леночка вымыла руки.

Она постоянно мыла руки, словно врач.

Из открытого окна потянуло свежестью. Запахло тиной, мокрыми камышами, лягушками, сырым песком. Евгений Семенович жадно втянул воздух, волнующий детскими воспоминаниями, и натянул простыню до подбородка.

Пришла Леночка, села на край кровати, поставила тарелку с бутербродами Евгению Семеновичу на грудь. В ее правой руке, зажатые между пальцами, позвякивали рюмки.

– У тебя дрожат руки? Ты замерзла?

– Нет… Я просто нервничаю.

– Боишься, кто-нибудь придет?

– Нет… Я знаю, к тебе никто не придет. Ты нелюдим. Хотя у тебя огромная квартира. Зачем тебе такая квартира?

– Ты боишься, что…

– Не говори про это.

– Поэтому, да?

– Вся моя жизнь изменилась…

– Моя тоже. Давай выпьем за это.

– Давай.

Он приподнялся на локте и взял из ее руки рюмку. Звон стекла на мгновение заглушил писк комара и далекий шум деревьев – это шумел под ветром дубовый лес за речкой. Иногда доносилось урчание машин, осторожно пробиравшихся через хлипкий деревянный мост.

– Кончилась пластинка… Хочешь еще включу?

– Включи…

– Что?

– Поставь наугад.

Леночка, морщась, выпила рюмку, подошла к приемнику и поставила пластинку. Зазвучал вальс Штрауса.

– Вечная мелодии.

– Да…

Леночка опять села на кровать.

– Хочу, чтобы всегда было так: ночь, ты и музыка.

Он обнял ее за талию.

– Глупая. Так не бывает…

Она вздохнула.

– К сожалению.

– Возьми бутерброд, а то я все съем.

– Не хочу… Мне приятно так…

– Ты, как пьяница, не закусываешь. Иди ко мне, а то замерзнешь.

– Подожди… Я хочу сказать… В ту ночь, когда ты вдруг подошел ко мне в темноте… в пещере… Я сразу поняла, что произойдет такое… Вся моя жизнь словно раскололась на две части: прошлую и будущую… Я, наверно, предчувствовала… Я тогда подумала: вон кто-то идет. Чьи-то шаги. Это шаги судьбы… Я ни капли не испугалась, даже обрадовалась… Кто бы ни вышел из-за поворота, все равно прежней Лене конец, будет новая… Хорошо, что это оказался ты. Ты мне всегда очень нравился.

– Ты вся тряслась.

– Это от неизвестности… Но я, честно, не боялась… За те часы, что я пробыла одна, я уже похоронила себя… и шаги означали для меня новую жизнь… Даже если бы пришел Старик…