Григорий Покровский - Честь

– Вы не считайте, что это так, пустячок, – говорил он в свободную минуту. – Раз режим, значит, режим, Режим – это все!

Антона Никодим Игнатьевич встретил тоже строгим, взыскательным взглядом и этим сразу ему не понравился. По первой теме – «разметка» – Антон получил задание: на листе толстого трехмиллиметрового железа провести две параллельные линии на расстоянии десяти миллиметров друг от друга.

«Это и дурак сможет!» – подумал Антон и, взяв «чертилку» и масштабную линейку, быстро выполнил все, что нужно.

Никодим Игнатьевич велел ему повторить это еще раз и еще.

– Да что это – забава! – сказал Антон, – Вы мне настоящую работу давайте.

– Делай-ка, делай! – проговорил Никодим Игнатьевич. – И в следующий раз не спорь. Больно прыткий!

Вторая тема – «рубка». Тут в Антоне тоже заговорило упрямство. Никодим Игнатьевич показал ему, как стоять, как держать зубило, куда ударять молотком.

– Ты смотри не куда молоток бьет, а где работа производится, в эту точку…

«Глупости какие! – подумал Антон. – Бить в одну точку, а смотреть в другую».

Он поступил, конечно, наоборот, ударил молотком по руке и стал дуть на больное место.

– Ну, тот не слесарь, кто рук не бил, – заметив это, сказал Никодим Игнатьевич. – Валяй-ка работай!

Так понемногу устраивалась новая жизнь Антона – он записался в библиотеку, научился натирать пол, чистить картошку, делать множество других дел. Не все было гладко – происходили разные события, совершались проступки, и тогда провинившиеся становились на вечерней линейке перед строем и давали объяснения. Но это опять было так не похоже на то, о чем болтал Мишка Шевчук.

Мишку Антон первые дни не видел и уже считал, что тот добился своего. И Антону было интересно – куда направили Шевчука и какую же в конце концов зону он нашел себе по своему нраву? И в то же время Антон был рад, что расстался с этим неспокойным и задиристым парнем. Мишка ехал с ним из одной тюрьмы и был ниточкой, которая связывала его теперешнюю, новую жизнь в колонии с прошлой, с воспоминаниями о Крысе, Генке Лызлове и Яшке Клине. И вдруг на строительстве, в ряду других ребят, он заметил знакомую клетчатую кепку. Крутом все кипело; одни ребята, наступая друг другу на пятки, шли с носилками, пара за парой, пара за парой, а другие загружали эти носилки мусором. Среди них был и Мишка, но он нехотя, еле-еле двигал лопатой, и его испитое лицо изображало полное пренебрежение ко всему происходящему вокруг. Ребята наконец не выдержали и обругали ленивца, и тогда Мишка бросил лопату и, засунув руки в карманы, пошел прочь. Потом Антон видел его в строю – он ступал не в ногу, с тем же пренебрежением ко всему окружающему, и, заметив Антона, подмигнул ему – и, наконец, в мастерской: Мишка валял дурака, двигал ушами и смешил ребят.

Улучив момент, Мишка подошел к Антону и, снова подмигнув, спросил:

– Ну как, студент?.. Живешь?

– Живу.

– А должок-то помнишь?

– Какой должок?

– В вагоне-то!.. Забыл? Что проиграно, забывать не положено. Не по-воровски!

– А я по-воровски жить не собираюсь! – решительно проговорил Антон.

– О?.. И отдавать не собираешься?

– Почему не собираюсь? Отдам!

– Фуфло задул?

– Не знаю! Не понимаю! – сказал Антон, чувствуя, что этот разговор снова тянет его назад, в болото, на которого он только что выбрался, и, испугавшись этого, еще решительнее повторил: – Не понимаю!

А Мишка вдруг усмехнулся, и в этой усмешке Антону почудилось нечто очень похожее на усмешку Крысы, вспомнился пронзительный взгляд Генки Лызлова тогда, на лестнице.

– «Не понимаю… Не собираюсь…» – передразнил его Мишка. – А как же ты жить собираешься?.. К маме? А у мамы тебя не пропишут.

– Почему не пропишут? – упавшим голосом спросил Антон.

– А почему тебя нужно прописывать? Кому ты нужен? Зачем? Чтобы из-за тебя потом начальник милиции неприятности получал? Их у него и так хватает. А ты думал, тебя там ждать будут, – ухмыльнулся Мишка, заметив растерянность Антона. – С хлебом-солью встречать? Жди! Разевай рот шире, а то подавишься. Они, брат, тебе покажут. Без прописки на работу не возьмут, без работы не пропишут. Понял? Вот и начнут, как футбольный мячик, тебя из конца в конец ногами шпынять. И никуда ты не уйдешь от нас, и никакой тебе дороги нету. Ну, что? Взял в соображаловку? А то «не понимаю»! Дура!

Мишка отошел, а Антон растерянно смотрел кругом, не слышал, как прозвенел звонок, и опоздал на работу.

– Где ты гуляешь? – строго спросил его Никодим Игнатьевич. – Почему не вовремя?

Антон не знал, что ответить, и молча стал к тискам.

«И как все получается? Опять, вопрос, и опять неизвестно, что делать. Долг… Какой долг? Разве они всерьез играли там, в вагоне? Так. От нечего делать. И вдруг – долг!.. «Никуда ты не уйдешь, никакой тебе другой дороги нету!» И когда ж это кончится? И кончится ли? Может, и действительно впереди одни мытарства и не будет никаких дорог в жизни? »

Антон опять поранил себе руку, перекосил угольник. «Долг?.. Черт с ним! Ладно. Расплачусь. Буду отдавать сахар, второе… Не пропаду я без второго. И без сахара не пропаду. Черт с ним!»

За ужином Антон положил в карман полагающийся ему сахар, чтобы при случае отдать его Мишке. А на другой день, в воскресенье, на второе было мясо с картофельным пюре. Антон решил съесть пюре, а кусок мяса тоже незаметно положить в карман. Но как это сделать, когда кругом ребята, все едят и разговаривают и смотрят? Уже все поели, а у Антона в миске остался только этот один нетронутый кусок мяса.

– Чего ты с ним возишься? – спросил Слава Дунаев.

Антон не знал, что сказать. Ему не жалко было мяса, но за то, что приходилось сейчас изворачиваться, его взяло вдруг зло и на Мишку и на себя.

– Кончай обед. Встать! – раздался между тем голос командира, и тогда Антон быстро засунул мясо в рот.

– Отстаешь! – прикрикнул на него командир. – Ты у меня еще в строю чавкать будешь?

Антону стало стыдно, перед ребятами, и он, не разжевывая и давясь, спешил проглотить злосчастный кусок мяса.

– Ты что? Должен, что ли, кому? – спросил его шедший рядом с ним в строю Слава Дунаев.

– Нет. Что ты? – соврал Антон и сразу же пожалел, что соврал, подивившись, что Слава угадал его мысли.

«А впрочем, ладно! Никого это не касается. И не буду я… Да что я на самом деле? Не буду я Мишке ничего выплачивать. Зачем это нужно? Не буду!»

Потом он обнаружил в кармане вчерашние, замусолившиеся уже два куска сахара и выбросил их.

Ему так надоело бесконечное тюремное томление, бездействие и скука, что теперь все, начиная с утренней зарядки, он выполнял с большим рвением. И постель он старался заправлять, разглаживая каждую складочку и ревниво поглядывая на соседей, чтобы у него было ничуть не хуже, а лучше и ровнее, чем у других.